Библиотека этнопсихолога

Королев С.И.
Вопросы этнопсихологии в работах зарубежных авторов (на материалах стран Азии).
М., Наука, 1970

 

с.33-38.
Большое место в этнопсихологии занимает проблема  соотношения психологии и культуры. Оговоримся сразу, что в нашу задачу не входит специально останавливаться на определении понятия “культура”, однако совершенно обойти данный вопрос нельзя, если мы хотим уяснить взаимосвязи психологии народа и его культуры.

Нам представляется, что эти две категории разноплановы, но сложность разделения их заключается в том, что они в какой-то своей части совпадают или, во всяком случае, сближаются. Это позволяет во многих случаях определить психологию этнической общности через ее культуру, а факты культуры через психический склад. Вспомним известное положение об общности психического склада, сказывающейся в общности культуры. Р.Бенедикт часто повторяла: “Психология народа - это его культура.  Дж. Хонигман употребляет этот термин и когда говорит о культуре этнической общности и когда обозначает психические особенности последней. До тех пор пока не будет отграничено одно явление от другого, удовлетворительное определение, видимо, не будет предложено. К сожалению, содержание понятия “культура” раскрывается по-разному.

“Что же создает культуру - биология, число объединяемых организмов или среда? - спрашивает Дж. Хонигман и отвечает: - Ни один из этих факторов, взятый отдельно, не решит проблем. При изучении любой общности с любой целью мы должны учитывать все указанные факторы, которые непосредственно не определяют культуру, но оказывают на нее влияние и испытывают ее влияние на себе... Многие ученые допускали ошибку, пытаясь объяснить культуру через другие явления, такие, как расовая принадлежность или климат... Необходимо учитывать, что биологические особенности, число членов общества, экология не в состоянии определить поведение людей, если это поведение уже не обусловлено социальной организацией, производительными силами и ходом исторического развития”. В другом месте той же работы Дж. Хонигман продолжает свои рассуждения: “Человеческий организм, один из компонентов культуры, устроен в основном одинаково во всем мире. Правда, существуют расовые различия, но тот факт, что каска и хопи входят в большую монголоидную расу и образуют внутри нее подраздел американских индейцев, еще не раскрывает особенности их психологии и культуры. Тем не менее в  смешанных обществах (например, на Юге США) очень

трудно убедить людей, что ум, нравственность, положение не наследуются так же непосредственно, как группа крови, цвет кожи и другие расовые признаки. Человеческие способности распределены независимо от расовых признаков, и различие в IQ обусловлено не расовой принадлежностыо, а социальной средой и образовательными возможностями”.

 В работе советского философа А. А. Зворыкина говорится: “Культура—это все то, что создано человеком, в отличие от того, что создано природой”. Далее автор  вводит термин “совокупная культура”, понимая под ним  материальную,   социально-экономическую,  политическую, интеллектуальную, эстетическую, а также культуру, связанную с физическим совершенствованием самого  человека. “Культура, — пишет он,—продукт творчества  общественного человека, располагающего специфически ми, присущими только ему качествами — речью, мышлением, способностью целенаправленного труда и художественного творчества. Культура существует как единая мировая культура в виде памятников материальной культуры прошлого и настоящего и общественной памяти,  сохраняющей духовную культуру прошлого и настоящего. Развивается она как культура отдельных социально- экономических формаций, как этническая, национальная, классовая, групповая культура...” и т. д.  Понятно, что такое определение слишком всеохваты­вающе, чтобы его можно было назвать определением. Какими признаками характеризуются, например, полити//ческая, эстетическая или интеллектуальная культура, что такое этническая и национальная культура и в чем различие между ними? Ответить на эти вопросы трудно.

Многие ученые разделяют культуру на материальную и духовную, это деление относительно ясно. Под первой понимается то, что входит в сферу непосредственного материального производства и направлено на удовлетворение “материальных потребностей человека”, под второй все, что создано “человеком для удовлетворения его духовных потребностей” (включая материализованные ценности духовной культуры - архитектуру, живопись, литературу и т.д.). Оговоримся, что это расчленение условно, что эти две сферы культуры взаимозависимы. Нас они интересуют не как результат деятельности вообще человечества, а как достижение отдельных этнических групп. Элементы общемировой культуры, воспринятые этими группами, становятся, по нашему мнению, достижением местной культуры, ибо восприятие - не механический процесс, оно требует определенного переосмысления и интеграции заимствуемого элемента. Способность этнической общности к восприятию элементов чужой культуры служит одним из проявлений психологии общности.

Известно, что в городах Индонезии за последние 10 - 15 лет очень широко распространилась “европейская” джазовая музыка, которая была приведена в соответствие с музыкальными нормами этого народа. Однако следует отметить, что она почти не проникла в деревню, даже после обработки. В данном случае неодинаковая степень восприимчивости объясняется неодинаковостью условий жизни и потребностей в городе и деревне. Очевидно, различие в уровне социально-экономического развития, если не определяет, то в очень сильной мере влияет на степень восприимчивости к духовным ценностям других народов. Наверно, подобный же механизм действует при заимствовании элементов инородной культуры различными классами одной и той же этнической общности. Мы склонны думать, что переосмысливается обычно то, что понятно, что близко культуре и настроениям вос//принимающего народа. По всей вероятности, именно поэтому индонезийцы восприняли “Махабхарату” и сделали данное произведение компонентом своей культуры; по материальному и духовному развитию Индонезия находилась на уровне, сходном с уровнем развития Индии.

Иными словами, восприятие зависит от состояния духовной и материальной культуры воздействующих друг на друга этнических общностей, но само оно определяется влиянием представлений, традиций, особенностей мышления, настроения воспринимающего народа, т. е. того, что мы включаем в понятие психологии. Одновременно допустимо считать культуру до известной степени производным психической деятельности народа, придающей первой своеобразие и эмоциональную окрашенность. Такой подход к взаимосвязи этих двух явлений  позволяет объяснить процесс сближения  культуры общностей, находящихся на сравнимой ступени общественного и экономического развития ,и соприкасающихся друг с другом. В этих случаях достижения культуры одного народа при известных условиях могут стать после соответствующей национальной обработки — переосмысления в плане собственного психического опыта и настроений данного периода — в равной мере достоянием другого народа.

 Интересный в этом отношении материал дает нам работа С. А. Арутюнова о характере заимствованного и    традиционного в японской городской культуре.

Автор исходит из предпосылок, что элементы “интер­национальной” (или, как иногда говорят, “западной”) культуры существуют лишь в виде локальных этнически окрашенных вариантов. Он пишет: “Процессы трансфор­мации быта и материальной культуры в зависимости от конкретных условий в разных странах проходят по-раз­ному. На ход изменений материальной культуры, в из­вестной мере определяя ее направление и темпы, влияют не только действующая в данный момент социальная, политическая, экономическая обстановка, но и истори­чески сложившиеся представления, вкусы, этические взгляды и другие элементы национальной психологии... За период более чем полуторатысячелетнего существо//вания японской народности различные явления её материальной культуры, связанные по своему происхождению с разнообразными компонентами этногенеза японцев, взаимодействуя на местной почве, в обстановке длительной изоляции, видоизменяясь, образовали национальный культурный комплекс, все детали которого были хорошо приспособлены к природной среде и исторической социальной обстановке и взаимно согласованы” (курсив наш. - С.К.)

 

с.39-40

Итак, психический склад народа не есть его культура, но культура отражает психическую специфику народа. Потому-то в зарубежной этнопсихологии изучение  идет от следствий к причинам, хорошо видимое  всегда  привлекает и создает иллюзию понятного. Однако, четко  осознавая следствия, мы пока не в состоянии достаточно  полно представить сумму вызывающих их причин.

Психология этноса — явление текущее, изменяющееся, живое, непосредственно присущее в каждый отрезок времени конкретной общности и выделяющее ее среди других. Психология выражает себя со всех сферах повседневной человеческой деятельности и оттого кажется неуловимой, пока ей не придается ощутимость в результатах деятельности. Сегодняшние настроения, застывая в культуре, продолжают воздействовать на членов общ­ности, оживляя для новых ее поколений прошлый психический опыт. Культура, таким образом, выступает пере­датчиком информации, и мы позволим себе этим поня­тием обозначать систему субстантивированной информа­ции о психическом опыте этнической общности — носите­ле данной культуры.

Близко к рассмотренным социально-экономическим проблемам примыкает намеренно выделенная нами группа факторов, которую мы условно называем эколо//гическим аспектам этнопсихологии. Эти два ряда фактов соприкасаются как в процессе формирования экономических уровней, так и в ходе создания культурных комплексов. Влияние экологии, т.е. среды (прежде всего географической), в которой развивается жизнь человеческих коллективов, на складывание социально-исторических условий и психических особенностей общности было подмечено раньше, чем влияние остальных факторов.

 

с.43-44

Логично предположить, что в пределах единого хо­зяйственно-культурного типа процесс взаимопроникнове­ния, взаимовлияния элементов культуры на определен­ных этапах социально-экономического развития значи­тельно выше, чем вне этих пределов, т. е. между наро­дами — представителями разных хозяйственно-культур­ных типов. Более того, примерно одинаковый уровень исторического развития этнических общностей в сход­ных географических условиях создает и сходные пред­посылки формирования их психических качеств. Такое предположение наводит на мысль (требующую дальней­шего подтверждения) о существовании значительных по территории областей с идентичным экологическим ок­ружением, психический склад населения которых может иметь немало общих элементов независимо от расовых или этнических границ. При всем том наличие этих эле­ментов не исключает возможности более или менее за­метных различий в психологии этнических общностей внутри каждого типа. В качестве примера, к какой-то ме­ре подтверждающего данную точку зрения, можно при//вести Индостанский субконтинент. Экологические условия в этом районе повсюду приблизительно одинаковы, уровень социально-экономического развития и историче­ские условия, г- которых оно совершалось, также. С. той или иной степенью точности допустимо пред­положить здесь существование единого психического ти­па, несмотря на различие в языках и даже .в физическом облике населения. В то же время внутри этого тина при более тщательном наблюдении легко выделять по пси­хическим особенностям бенгальца, маратха, тамила, жителя Уттар Прадеша и т. д. Данные явления интерес­ны и тем, что они как бы сообщают характер дополни­тельной причинной зависимости факторам влияния сре­ды на формирование психической специфики. Нам кажется, что при изучении психических особенностей от­дельных этнических общностей не следует упускать из виду возможность объединения по психологическому при­знаку населения крупных географических районов с ана­логичными экологическими условиями, уровнем общест­венного развития и близостью исторических судеб.

С.51-66.

Как уже не раз говорилось, этническая психология пока не выработала особых методов исследования и обычно использует методы тех наук, на основе которых она возникла. Конечно, здесь не обходится без некоторой модификации этих методов, но едиными для однотипных работ они все равно не становятся и каждый ученый применяет их по-своему, что часто лишает результаты этих работ соизмеримости.

Важнейшим методом изучения психологии этниче//ской общности остается наблюдение (он может, правда не всегда с полным нравом, считаться массовым, несмотря  то что обследуемая группа иногда количественно весьма значительна). Описательный способ, безусловно, нужен  как первый шаг к познанию явлений, хотя и трудно  поручиться за его объективность. Начальные наблю­дения дают материал для выработки рабочей гипотезы, построенной на сведениях об образе жизни, уровне экономического развития, культуре народа или иначе на “системе фактов”. Правда, эта система берется априорно и сама но себе редко подвергается сомнению, создавая возможность субъективного выбора способов дальнейших исследований и трактовки полученных результатов. Имен­но эта возможность, заложенная в посылке и методе, по­зволила Р. Хеинсу и А. Зандеру иронически заметить по поводу наблюдений за различными явлениями, в част­ности за процессом принятия решения (decision making process): “Здесь часто возникает ситуация, при которой один исследователь говорит о своих доводах по Цельсию, другой—по Фаренгейту, один постоянно ощущает жар, другой — холод”.

Названные авторы так оценивают этот метод: “Си­стематическое наблюдение в социальной психологии име­ет давнюю историю и предоставляет исследователю набор правил, по которым он мог бы разработать систему конк­ретных обследований”. Большинство ученых, рассмот­рев варианты попыток применения указанного метода в этнопсихологических работах, в лучшем случае выдви­гают лишь новые критерии его проверки, его объективно­сти, но сам принцип не изменяется, и потому сохраняет свою актуальность вопроса: “Does this measure measures what it supposed to measure?” (“Измеряется ли дан­ной мерой именно то, что следует измерять?”).

Наблюдение требует большого опыта (что достигает­ся многолетней практикой), особой способности и уме­ния видеть, умения зарегистрировать увиденное, подме­тить частное, специфическое в каждом явлении. Но даже при значительном опыте исследователь не в состоянии подняться над своими убеждениями и своей личностью и прежде всего регистрирует то, что кажется ему необыч//ным, непривычным, непохожим на уже встречавшееся. Результаты наблюдения оформляются в виде произволь­ных описаний, где можно встретить любые определения и эпитеты, количество и качество которых часто целиком зависят от возможностей автора. Такое положение тоже вызывает озабоченность ученых, отчего однако, сам метод не становится по-настоящему надежным  и научным.

И все же наблюдение—еще отнюдь не архаизм в общественных дисциплинах, а в этнопсихологии оно по­служило основанием для выработки многих других методов и в конечном счете привело к осознанию наличия психических особенностей отдельных общностей. Накоп­ление собранных в итоге наблюдений сведений выдвинуло задачу искать пути обобщения их и сравнения с резуль­татами, полученными иными методами.

Отправляясь от наблюдения, ряд исследователей при изучении психологии конкретной этнической группы ис­пользовали также материалы уже опубликованных ра­бот, касающихся той же группы. Заслуживает внимания одна из первых попыток такого рода — книга Р. Бенедикт о тайском национальном характере. Выпущенная в го­ды второй мировой войны в помощь американским дип­ломатам и военным, она весьма прагматична и имеет целью дать представление об этнографических и психи­ческих особенностях населения Таиланда и о мерах, мо­гущих содействовать успешному выполнению задач аме­риканской политики в этой стране (для того периода — ослабление влияния японцев).

В предисловии к своей книге Р. Бенедикт характери­зует применяемые ею методы и подход к исследованию: “Будучи антропологом, я обратилась к методам этой нау­ки, ибо понимала, что работа была бы недостаточно убе­дительной без личных наблюдений за бытом танцев в городе и в деревне...

Настоящее исследование посвящено танцам вообще, а не исключительно придворным и чиновничеству. Подоб­ная оговорка необходима не только потому, что сельское население составляет 90% всех жителей страны, но и потому, что обычаи как высших слоев, так и крестьянст­ва имеют общие корни, и устои высших классов нельзя понять без знания устоев общества в целом.//

При подборе материала я столкнулась с серьезными трудностями, вызванными тем, что за время жизни ны­нешнего поколения произошли различные изменения и некоторые обычаи перестали быть всеобщими. Я отмети­ла это в ряде примеров, но тем не менее включила их в исследование, исходя из предположения, что традиции. сохранявшиеся на памяти людей одного поколения, даже после своего исчезновения влияют на этих люден. Чтобы стать носителем той или иной культуры, каждое поколе­ние должно располагать определенной суммой представ­лений и особыми формами поведения, обусловленными не только длинной цепью исторических событий, но и прижизненным опытом данного поколения. Эти представ­ления и формы поведения можно изучать по обычаям. бытующим в среде молодежи и, но всей вероятности, сильно воздействующим на остальное население”.

Далее автор сообщает, что многие сведения она вы­нуждена была почерпнуть из работ других авторов и из свидетельств, закрепленных в фольклоре и традициях са­мих тайцев. Это, кстати, отразилось на ряде оценок их характера, взятых непосредственно из морального кода, принятого официальными властями Таиланда (те же за­поведи “не убий”, “не пожелай добра ближнего своего”, “не прелюбы сотвори” и другие, но выраженные, разу­меется, в формах национальной речи).

Р. Бенедикт утверждает, что типичным для этого на­рода являются жизнелюбие, умение наслаждаться жизнью, холодное сердце, доминирующая роль мужчин в обществе и пр. Каждое утверждение сопровождается подробным объяснением, ссылками на поговорки, рели­гиозные учения, собственные наблюдения, данные, полу­ченные от информаторов. “Буддийское правило, предпи­сывающее воздержание от употребления спиртного, обыч­но не соблюдается,—пишет автор.—Веселая вечеринка, свадьба, праздник считаются плохо проведенными, если на них не было выпито большое количество пива, вина или писки. Это свидетельствует не о том, что алкоголизм является проблемой в Таиланде, а лишь о том, что табу на спиртное обычно во внимание не принимается... Эти­ческие нормы основаны на буддизме, но с теми поправ­ками, которые вносит культура танцев. Такая “поправка” сделана и по отношению к буддийской мистике. Тайцы не мистичны, у них отсутствует изощрённая техника индуистов, призванная привести человека в состояние// транса. Культовая практика дает ряд поводов для не­сложных и приятных деяний (нет постов и средств само­истязания), благодаря которым человек обретает уве­ренность в достижении конечного спасения...

Король Праджадхипок (1925—1933) в предисловии к изданному большим тиражом учебнику по религии вы­разил мысль, что молодежи важно усвоить тот принцип буддизма, по которому индивид должен полагаться лишь на самого себя. Делающему добро воздается добром, со­вершающему злые поступки воздается злом не только в этой жизни, но и в будущем существовании. Такова ос­нова религиозного миропонимания, морали и норм пове­дения... Тайцы не считают нужным прилагать значитель­ные усилия к тому, чтобы сделать жизнь лучше: она хо­роша, когда воспринимается такой, какая есть. Над теми, кто жалуется на свою судьбу, обычно смеются. Им рас­сказывают историю человека, оказавшегося на луне в наказание за то, что он всегда хотел быть не тем, кем был на самом деле.

Главной причиной нарушения равновесия жизни счи­тается злость. Она распаляет сердце (что плохо) и при­водит к утере контроля над собой и беспорядкам. Поэто­му ее следует унять, пока она невелика. Мораль одной из тайских сказок формулируется ее издателем так: “Си­ла озлобления подобна лесному пожару. Если у людей не достанет ума погасить его сразу, он распространится и вызовет катастрофу”. Тайцы,—продолжает Р. Бене­дикт,—по природе народ тихий: идея массовых движе­ний против властей чужда им органически. Наиболее примечательная особенность их собраний—отсутствие шума. Трудно представить беспорядочную толпу танцев. Частные споры тоже, как правило, ведутся в спокойных тонах... Даже опьянение не высвобождает подавленную агрессивность тайской толпы...”

Далее автор, ссылаясь на местный источник, перечис­ляет несколько типов тайских женщин, различающихся по характеру поведения в семье:

1. “Некоторые жены ведут себя подобно младшим сестрам. Они с трепетом ждут улыбки мужа в качестве награды за свое любовное к нему отношение. Они верны и нежны. Раз узнав вкусы, идеалы и склонности мужа, они делают все, чтобы исполнять его желания. Собствен­ные импульсы и настроения строго подавляются, пока грубое слово не нарушит гармонии этого союза.//

2. Некоторые жены подобны старшим сестрам. Они чутки к настроению мужа и стараются не создавать пово­да для скандала, внимательно следят за его внешним ви­дом, за тем, чтобы он был одет прилично и сообразно случаю. Такие жены скрывают от постороннего глаза все, что может отрицательно сказаться на репутации семьи. Если что-либо в поведении мужа им не нравится, они не докучают ему, а терпеливо ждут случая, когда можно будет указать на недостатки...

3. Некоторые жены подобны матерям. Они постоянно ищут, чем бы порадовать сердце мужчины, для которого живут, мечтают увидеть в нем образец для подражания и ради этого готовы жертвовать собой...

4. Некоторые жены стремятся быть другом мужа (“играть роль друга”) и любой ценой добиться равного с ним положения в семейной жизни. Если у мужа плохой характер, они воспитывают в себе те же качества. Они готовы спорить по всякому поводу, а все, что говорит и делает муж, воспринимают критически. Чтобы получить поддержку и помощь жены, муж должен найти специ­альный подход к ней, иначе отказ будет решительным и категоричным.

5. Некоторые жены напоминают грабителей. Единст­венное их желание при выходе замуж — овладеть кошель­ком мужа, которого они хотят превратить в раба...”.

На наш взгляд, взаимоотношения б семейной жизни тайцев, судя по приведенным описаниям, не имеют ника­кой особой специфики. Тем не менее подобная информа­ция в работах по отдельным пародам представляет интерес и, пусть не сообщает сведений об их особенностях, все же способствует их пониманию.

Характеристика населения Таиланда Р. Бенедикт во многом не совпадает с той, которая дана в более поздних работах ее соотечественников. Так, американский этно­граф V. П. Фнллипс⁶⁸ (университет Беркли), использо­вавший самые различные методы исследования, приходит к выводу о крайнем индивидуализме танцев. В отличие от Бенедикт он считает, что вопрос об общественном ста­тусе и имущественном положении очень важен для них. Впрочем, нам сравнивать работу Р. Бенедикт с книгой Г. Филлипса и с более ранними работами на ту же те//му—E. Янга, М. Лубера, М. Коллиса и других—до­вольно трудно: материал, собранный этими авторами, крайне неоднороден, хотя их объединяет стремление вос­создать картину психической жизни народа в целом, игнорируя социальное деление тайского общества, уро­вень социального развития, степень внешних влияний т. д.

Любопытную попытку свести результаты наблюдений психологии одного парода, выполненных разными авто­рами, предприняли Г. Коммаджер и О. Меертенс. Первый просмотрел множество работ об американцах (с 70-х годов XVIII в. по 1944 г.), второй привел серию описании голландцев, сделанных иностранными наблюда­телями. Эти работы весьма интересны, но, к сожалению, авторы их не учли исторических перемен в названных странах, не проследили характер психических изменений за определенный период, ограничились разбором явлений в статике. Достоинство этого метода заключается в том, что он позволяет сопоставить точки зрения представите­лей близких культур, способных судить примерно оди­наково (правда, ошибки и в этом случае не исключены).

Чтобы сделать наблюдение более падежным методом, нужно предложить единые стандартизованные условия ч объекты обследования, а главное, критерии оценки в це­лях сравнимости результатов. Почти все ученые подчер­кивают необходимость выработки общих положений ка­сательно того, что и как наблюдать, т. е. касательно от­бора “системы фактов”, подлежащих изучению в рамках конкретного частного обследования с использованием имеющегося опыта. Важным остается наблюдение и в случае заданных естественных ситуаций (массовые вы­ступления, совместный производственный процесс и т.д.).

При изучении психологии этнических общностей при­ходится учитывать множество разнообразных процессов, совершающихся в их культуре. Естественно, что наблю//дение и другие методы этнографии все чаще дополняют­ся так называемыми методами индивидуального иссле­дования: тестами, анкетированием, вопросниками. Значение их определяется массовостью (в смысле числа обследуемых индивидов), возможностью унифицировать анкеты (что делает результаты опроса сопоставимыми), в какой-то степени (формализовать собираемые сведения и получить достаточно однородные статистические дан­ные, которые в дальнейшем могут быть подвергнуты об­работке на вычислительных машинах. Последнее по­зволяет подробно анализировать отдельные явления, сте­пень их взаимозависимости, динамику различных процес­сов и составлять интересные комбинированные табли­цы.

Тестовая и анкетные методики предполагают быстрый и выраженный в словах ответ на заданный вопрос и дают возможность строить картотечные формы для статисти­ческой обработки однозначных ответов (“да”, “нет”). Вместе с тем эти методы не свободны и от недостатков. Как правило, корреляция между фактическим ответом и искомой этнопсихологической информацией, между ре­зультатами опросов, с одной стороны, и их трактовкой— с другой, постоянно остается ограниченной рамками предположений и гипотез о реальных соответствиях. Ин//терпретация материалов зависит подчас от априорных допущении при составлении вопросов.

Системе тестов, принципам их разработки посвящено немало трудов и среди них такие значительные, как “Экспериментальная психология” Альфреда Бине, ра­боты Е. Г. Боуринга и Ф. С. Фримана.

Сначала тесты создавались для нужд образования, затем по просьбе военных ведомств были разработаны образцы для армии, а в США также для морского флота, промышленности и т. д. Сперва составители их не учиты­вали влияния среды, но позднее стали признавать, что “личность существует не в социальном вакууме”.

Фриману принадлежит следующее определение тес­тов: “Психологический тест является стандартизован­ным инструментом для объективного измерения одной или более сторон (психологии) личности по моделям поведе­ния или реакции”. Но не только личность “измеряется” с помощью тестов, они применяются для изучения психо­логии классов, слоев, профессиональных групп, конкрет­ной этнической общности, а иногда и для изучения осо­бенностей характера различных народов, прежде всего так называемых примитивных или отсталых.

На первых порах буржуазная этнопсихология стави­ла задачу доказать априорно принятый тезис об умствен­ной неполноценности “нецивилизованных” народов или, по более деликатной формулировке, определить их умст­венные способности. Одни под этим подразумевают “спо­собность индивидуума приспосабливаться к среде вообще и особенно к новым, внезапно возникающим ситуациям и проблемам”, другие—способность “сопротивляться эмо­циям, усваивать новые знания, расширять и пополнять свой опыт”, “абстрактно мыслить” (сюда же можно от­нести и определение А. Бине—“способность правильно судить, рассуждать н быть самокритичным”). Все при­веденные дефиниции не исключают друг друга, а скорее дополняют. Некоторые ученые (например, Е.Л. Торндайк) подразделяют умственные способности на (а) об//щественные, (б) конкретные, (в) абстрактные, что соответственно означает (а) способность принимать людей и работать с ними, (б) пользоваться конкретными орудия­ми (квалифицированные рабочие н т. н.), (в) мыслить словесными и математическими символами. В процессе исследовании создатели подобных классификации и их ученики пытаются вывести процентное соотношение всех перечисленных способностей у каждого народа.

Мы придерживаемся взгляда, что человек от природы наделен различными как конкретными, так и абстрактными способностями, и что развитие их зависит прежде всего от социальных причин, а не от биологиче­ских. Следовательно, н процентное соотношение катего­рии различных способностей, если этот факт о чем-либо свидетельствует и если вообще возможно выделить пере­численные категории в сколько-нибудь чистом виде, опре­деляется в первую очередь уровнем общественного раз//вития, доступностью образования н т. п. Поэтому на работы такого рода нельзя не смотреть как на неправо­мерную, с нашей точки зрения, попытку биологически объяснить происхождение классов в классовом обществе с помощью психологических исследований.

Когда англичане начали использовать на своих фабриках в Индии труд местных рабочих, они вынуждены были констатировать особую способность индийцев при­меняться к совершенно новым условиям и усваивать зна­ния, необходимые для того, чтобы управлять машиной. Британский колониальный чиновник, впоследствии член парламента и автор ряда работ по Индии, Дж. Кэмпбелл признавал, что “широкие массы индийского народа обла­дают большой промышленной энергией, весьма способны к накоплению капитала, отличаются математическим складом ума и незаурядными способностями к вычисле­ниям и к точным наукам”. “Их интеллект,—писал он,— великолепен”.

К числу главных тестов на умственные способности относится тест по шкале Бине—Симона и его модифи­кации (например, Бине—Стаффорда). Индивиду пред­лагается выполнить ряд заданий (всего их около 30) — различить несколько видов продуктов, имитировать про­стые жесты, назвать словами части тела,—которые оце­ниваются определенным баллом или процентом; сумма балов дает уже упоминавшийся IQ.

А. С. Бэккам применил этот метод при обследова­нии юношей-индейцев и пришел к заключению, что основ­ным фактором, влияющим на различие умственных спо­собностей, является не этническая, а социальная принад­лежность обследуемых. Данный эксперимент демонстри­рует ограниченные возможности самого метода для этно­психологии. Еще одна группа тестов, построенная на том же методе, не менее любопытна. Изучение IQ американ­ских индейцев обоего пола показало, что различие IQ мужчин и женщин определяется местом, занимаемым те­ми и другими в обществе, и различиями в системе воспи­тания. Результаты аналогичных тестов, предлагавшихся// африканцам, всегда находились в прямой зависимо­сти от степени проникновения европейской цивили­зации и район исследования. Иными словами, метод, рас­считанный на определение умственных способностей, оп­ределял лишь различие в социально-историческом поло­жении исследователя и испытуемого. Вряд ли нужно ид­ти таким сложным путем, для того чтобы констатировать факт, который легко установить более простым способом. Недостаток данного теста обусловлен и тем, что его про­водят представители иной культуры, иного уровня раз­вития. Это порождает односторонность суждений и увели­чивает субъективность оценки результатов.

Методику тестов на IQ в том виде, в каком она при­меняется и в настоящее время (особенно в этнической психологии), подвергли детальному критическому разбо­ру многие советские ученые, в частности Я. Я. Рогинский. Их выводы можно отнести и к другим методам со­временной буржуазной этнопсихологии, которые акцен­тируют чрезмерно большое внимание на биологических различиях между этническими общностями и которые в конечном счете призваны служить подтверждением более или менее замаскированных расистских теорий. Это не значит, что мы совершенно отрицаем возможность использования тестов как инструмента изучения психиче­ского склада парода, но мы всегда имеем в виду, что этнопсихологические исследования не есть определение умственных способностей.

Тесты, основанные на описаниях, так или иначе за­висят от особенностей языка. Поэтому были разработа­ны такие их виды, в которых значение языкового барьера сведено к минимуму. Они названы “тестами, не подвер­женными влиянию культуры” (culture free test). Назва­ние это условно, а результаты их спорны и часто не свя­заны с опытом обследуемых. В качестве примера сошлем­ся на тест Кателла, включающий шесть частей. В пер­вой предлагается составить из разрозненных картинок цельное изображение, во второй — выбрать из несколь­ких изображений то, которое передает пространственность, и т. д.

Довольно большое применение нашел тест по методу// Роршаха. Человеку дается десять карт: на пять из них нанесены черно-белые “кляксы”, а на остальные—полихромные, с неодинаковой интенсивностью тонов. Тест рассчитан на определение степени воображения и перво­начально предназначался для клинических исследований в психиатрических больницах.

Практика применения метода Роршаха в этнопсихоло­гии вызывает разноречивые оценки. Многие считают, что результаты в этом случае слишком уж зависят от куль­турной среды испытуемого, что их необходимо трактовать по-разному для разных “культур”, но тогда тест теряет свое значение “стандартизованного инструмента” и ста­новится непригодным для сравнительного изучения “на­циональных характеров”.

Ряд выводов об использовании данного метода в этно­психологии опубликован в работах П. Кука, Оберхольцера, А. Холловелла. П. Кук, например, указывает, что необходимо делать поправки на цвета в картах, ибо у отдельных народов некоторые из них имеют особое тра­диционное значение. Так, у самоанцев, скажем, белый цвет—знак невинности и чистоты, и они отдают ему предпочтение, что отрицательно сказывается на технике проведения и толкования теста. Любопытно высказыва­ние Т. Рнчардса в связи с обследованием по методу Роршаха китайцев, живущих в США. “Нет никаких ос­нований утверждать, что они (американские китайцы.— С. К.) являются кем-то, кроме просто хороших американ­цев”. Этим Ричарде хотел сказать, что этнические под­разделения внутри “единого культурного комплекса” не поддаются изучению с помощью метода Роршаха.

Многим ученым кажется спорной методика обработки материалов этого теста, однако он дает положительные результаты при применении его в клинических условиях в психиатрии, чем, вероятно, можно объяснить частое использование его этнопсихологами. Здесь уместно заме­тить, что психиатрическая методика и терминология упо//требляется последними не только в связи с тестом Роршаха. Введение в этнопсихологию такого понятия, как шизоиды, свидетельствует об определенной тенденции (на что ранее указывалось) изучать психику нормаль­ных людей с позиции патологической психологии. В ка­кой-то степени эта тенденция прослеживается в работах М. Мид, которая сочла возможным, говоря о балийцах, применить к целому обществу термин “шизофрения”. Та­кие же факты можно найти и в работах других ученых.

Механическое перенесение психиатрической термино­логии и практики в общественные науки помимо субъ­ективных факторов (скажем, увлечение ученых-психиат­ров, медиков, психологов общественными дисциплинами) имеет и объективную подоплеку. Вопрос о патологии н норме в ряде обществ, как правило высоко развитых, ста­новится все более спорным и все менее самоочевидным. Нормой считалось все относительно привычное, устояв­шееся в поведении и действиях человеческих групп, одна­ко сюда же включалось и понятие стабильности общест­ва в целом. То, что выходило за рамки этих представле­ний, рассматривалось как отклонение от нормы, наруше­ние функциональной сущности структуры, а в крайних проявлениях — как патология.

Возрастающая неудовлетворенность молодого поколе­ния сложившимся порядком вещей—факт, широко при//знанный учеными, в частности известным психиатром Эрихом Фромом,—также зачастую объясняется наруше­нием функций общественной структуры, алогизмом, ир­рациональностью, свойственной подросткам и молодежи. Эта идея “патологии нормы”, опирающаяся лишь на пси­хологическую основу, не может быть признана правиль­ной, поскольку в данном случае перед нами полное абст­рагирование от реальной действительности, абсолютиза­ция психического начала в результате недостаточного учета конкретно-исторических факторов, в том числе уровня материального производства и характера произ­водственных отношений. Естественно поэтому подверг­нуть сомнению значимость работ, построенных на психи­атрических тестах, несмотря на тщательность проведен­ного их авторами эксперимента и на возможную объек­тивную ценность его методики.

Этнопсихологи и социологи нередко используют также предложенный X. Мюрреем (ТАТ) тест на тематиче­скую апперцепцию, суть которого сводится к тому, что испытуемый должен завершить небольшой рассказ с за­данным началом. Интересный материал, собранный с помощью этого теста, опубликован в работах У. Ген­ри (по североамериканским племенам хопи и навахо) и У. Каудилла (японцы на родине и в США), его можно сравнить с данными, полученными при обследовании дру­гими методами. Однако и здесь сохраняется общая для всех трудность—как интерпретировать результаты, что означает та или иная концовка, о каких национальных особенностях она свидетельствует, как отграничить этни­ческое от социального?

Несколько проще, хотя и весьма сходен по результа­там, тест на завершение предложений. Он широко при­меняется в полевых работах и может быть использован при обследовании неграмотных информаторов. Подобно ряду других тестов он принадлежит к индивидуальным методам и, как показывает практика, страдает теми же недостатками. Следует отметить, например, относитель­ную несущественность частного ответа, частных харак­теристик для определения общей реакции опрашиваемых// при возникновении ситуации, реакцию на которую стре­мится предусмотреть социолог. В то же время данная методика позволяет составить таблицы, могущие с из­вестными оговорками и поправками служить основой для оценки суммы индивидуальных мнений и представлений о различных аспектах жизни изучаемой общности. В ка­честве образца довольно удачного применения теста на завершение предложений приведем материал, собранный в районе Пуны (Индия) сотрудником Института полити­ческих и экономических исследований им. Гокхале д-ром А. Бопегамаге. Главная цель обследования—установле­ние субъективного восприятия своего общественного по­ложения (статуса) индивидом (в городе и сельской мест­ности). Чтобы можно было отчетливо представить техни­ку работы, воспроизведем схемы, составленные А. Бопегамаге.

 

с.74

Не менее важные данные можно получить, как утверждают Х.Дейкер и Н.Фрайда, в результате анализа развития философских и религиозных представлений этнической общности; большой интерес вызывает характер изменений и модификаций в заимствованных системах под влиянием местной культуры и традиций.