“Россия, я верю в твою силу...”
Образ России и русских в современном массовом сознании армян

 

 

Как изучать межкультурные отношения?

Отношения между народами могут быть столь же сложны и запутаны, как и отношения между людьми. Образ одного народа в сознании другого бывает столь же многослоен и противоречив, как и образ одного человека в сознании другого, во всяком случае, если речь идет о человеке, с которым нас тесно связала судьба.

Очень трудно ответить на вопрос, как эти отношения изучать. Традиционное исследование авто- и гетеро- стереотипов, не просто поверхностно, но иногда ведет к абсолютно ложным выводам. Потому что в различных обстоятельствах эти стереотипы могут меняться и очень быстро, поскольку отражают они только некоторые слои сложных межкультурных и межчеловеческих отношений.

Я приведу, может быть, банальный пример и прошу читателей меня за это простить, но он очень близко подходит к моей теме. Скажем так: вы награждаете самого близкого человека нелестными эпитетами, когда он рядом, но у вас замирает сердце от мысли, что этот человек может исчезнуть из вашей жизни и чем больше вы об этом думаете, тем прекраснее вам кажется этот человек. Но когда он снова рядом, обиды, недовольство, раздражение возникает вновь. Я хочу показать, что такое бывает и в отношениях между народами. А если это так, то любое статическое описание восприятия одним народом другого даст искаженную информацию, любые традиционные социологические подходы будут не вполне адекватны.

Поэтому я постараюсь последовательно и по возможности подробно изложить историю карабахского конфликта, делая акцент, на, может быть, неожиданной стороне его, а именно, фиксируя свое внимание на армяно-русском конфликте, длившемся с 1988 года по 1998 (возможно, в настоящий момент он уже не актуален). И только потом перейду к описанию образа России в сознании армян, как он сложился в последние месяцы. К сожалению, между датой окончания работы и датой выхода ее в свет пройдет немалый промежуток времени, и в образе России за это время могут появиться важные нюансы. В любом случае я описываю события (части из которых я была свидетелем, а о других знала от их участников), начиная с того дня как моя нога впервые вступила на армянскую землю и до дня, когда я покинула ее в последний раз.

В своей работе я прибегну к анализу армянской прессы последних нескольких месяцев. Но этот анализ сам по себе мало что сказал бы читателю. Он только докажет появление официальной и открыто выражаемой “прорусскости”. Что за ней стоит, может быть понятно только из контекста. В последнее десятилетие отношения армян к русским было очень напряженным, но не в политическом, а в человеческом смысле. Если смотреть на эти отношения глазами политолога, то следовало бы отметить, что кроме периода 1989 — 1990 г. (и как принято в Армении считать, еще 1991 года, хотя с моим опытом это расходится), армяне были и остаются настроены прорусски. Но в жизни все было не так однозначно. Антирусские выпады и переживания почти всегда носили характер надрыва, то горделивого, то отчаянного, но всегда напряженного и дискомфортного, почти всегда с выраженным желанием получить опровержение тем фактам, которые вызывали враждебные чувства. Прорусские настроения также всегда содержали в себе горчинку, в них всегда (за исключением, может быть, нынешнего года) чувствовалась значительная тревожность.

Все это предстоит описать и объяснить.

Мой подход будет динамическим, в том смысле, что я постараюсь как можно подробнее изложить последовательность развития отношения армян к русским за прошедшие десять лет, а коротко в ретроспективе за последние 170 лет. Не только недавние события легче понять в контексте более давних, но и наоборот, давние события современному читателю легче понять в сравнении с событиями недавних дней.

Мой подход можно было бы также назвать “антропоморфным”.

Это означает, что я условно как бы свожу народ к личности. Ведь только применительно к личности можно описать череду эмоциональных переживаний, психологический конфликт. Только даже если подавляющее число членов этноса переживают некий конфликт, то переживают его все по-разному. И если я, описывая те или иные характерные события, сценки, реплики, перевожу свои выводы, сделанные на их основе, на весь народ, то я как бы усредняю народ, описываю его весь как будто одного типичного его представителя. Это имеет свои удобства для исследования и в общем и целом помогает понять, что происходило с армянами на протяжении десяти прошедших лет, как трансформировался в их сознании образ России и русских, а также передать эмоциональную составляющую межкультурного взаимодействия. А уже “расшифровывая” эту эмоциональную составляющую, объясняя причины и способы выражения тех или иных переживаний, мы постепенно подходим к содержательной стороне межкультурного взаимодействия. Пытаясь же подступиться к этой эмоциональной стороне непосредственно, мы практически теряем ее, заменяя набором трудноинтерпретируемых исторических и социологических фактов.

“Антропоморфический” подход имеет, конечно, и свои слабые стороны. Различные части народа могут воспринимать события по-разному и внутриэтнические различия всегда необходимо иметь ввиду. Если я буду рассказывать о русско-ереванских отношениях и о русско-карабахских отношениях, то это будут две разные истории. В своем месте я коснусь этого вопроса. Но в основном и в первую очередь я буду говорить о ереванцах. О ереванцах мне писать легче, поскольку я сама чувствую себя ереванкой в значительно большей степени, чем петербурженкой.

Впрочем, у меня есть основания думать, что по отношению к армянам “антропоморфный” прием вполне допустим. Я писала однажды[1], что армяне очень часто ведут себя как бы синхронно. В подтверждении этого, я начну, с разрешения читателя, свою работу с истории не политического, а личного содержания, которая, я надеюсь, способна оправдать мой антропоморфизм.

 

“Мы будем тебя кормить”

Очень долгое время мне не удавалось прижиться в Ереване. У меня было там много друзей, я чувствовала себя неразрывно связанной с этим городом. Я написала (хотя еще и не опубликовала) свои очерки о Ереване[2], как бы составила Еревану легенду, мне почти казалось, что я сочинила этот город. Но неприятности следовали за неприятностями. Казалось, что Ереван меня выталкивает вон из себя. В один из таких критических моментов кто-то мне сказал: “Потерпи еще немного, скоро все должно кончиться. Или уже не кончится никогда”.

Действительно, когда я приехала в следующий раз, отношение ко мне резко изменилось. У всех одновременно. Мне все стали говорить в разных контекстах и по разным поводам одну и ту же фразу: “Мы будем тебя кормить”. За пять дней я услышала ее раз десять от самых разных людей, никак друг с другом не связанных. Ни до, ни после я ее не слышала. Я приходила к старым знакомым и слышала восклицание: “Какая же ты худенькая!” Я тогда действительно была очень худенькой, но, когда я приезжала раньше, была точно такая же - и никто этого не замечал. Сейчас это был словно предлог, чтобы добавить: “Мы будем тебя кормить”.

Уезжать мне не хотелось. Я в шутку сказала карабахцам: “Что вам стоит, возьмите меня в заложники.” “Ну, — рассмеялись в ответ, — какой из тебя заложник. За тебя даже канистру бензина не дадут”. Последовало минутное молчание. “А вот что — возьмем тебя в заложники и будем кормить.” И тогда я поняла, что армяне меня приняли, то есть решили, что со мной можно делать: меня, оказалось, можно кормить.

Но это было еще не все. Я летела из Еревана в Санкт-Петербург. Спала. Проснулась от того, что мужчина рядом начал очень активно шевелиться. Открыла глаза. Он посмотрел на меня, порылся в сетке, достал лаваш, завернул в него овощи и молча протянул мне. Я так же молча взяла и съела. Он навернул другой лаваш. Я опять съела, понимая, что происходит что-то странное. Мужчина начал наворачивать третий. Я подала голос: “Больше не надо”. Он молча встал и ушел. Вернулся со стаканом воды и так же молча протянул мне. Я взяла воду, выпила и сказала: “Спасибо”. Он забрал свой стакан и мгновенно уснул, очевидно, с ощущением выполненного долга. Вплоть до самой посадки я размышляла над тем, откуда он-то, мой случайный попутчик, знал, что меня надо было кормить.

Наступили голодные времена, и никто особенно меня не кормил. Скорее я могла угостить своих друзей. Но ведь кормить было не обязательно, кормить было можно. Мне просто нашли применение, в принципе. Но никогда больше я не чувствовала, чтобы среда выталкивала меня.

 

Коротко о методологии

Я сказала уже, что чувствую себя ереванкой (несколько лет уже вполне материально, обзаведясь в Армении квартирой и домиком в деревне) и тем самым подошла к вопросу о своем исследовательском методе, практически уже признав его определенный субъективизм. Действительно, я выступаю в данной статье не как социолог (во всяком случае не как социолог в узком смысле слова — поскольку социология может пониматься и как наука о феномене социального вообще — и в этом широком значении я от социологии отнюдь не открещиваюсь), а значит, и не как этносоциолог. Я этнопсихолог, этнолог или, что тоже самое, культур-антрополог. Для этнологии же включенное наблюдение, пусть фрагментарное, но требующие глубокой степени погружения, всегда сопряженные с личностью исследователя, более характерно, чем строгие, широко охватывающие материал, но неизбежно поверхностные методы. Субъективизм традиционно не считается в работах по культурной антропологии пороком. Порой пороком, напротив, считается претензия на его отсутствие. Впрочем, это все не означает, что я не стремлюсь быть объективной по отношению к изучаемому материалу. Моей целью, как и целью всякого исследователя, является постижение правды. Другое дело, что это правда воспринятая через личностный опыт исследователя.

Я буду писать о том, что я видела, но я не буду даже пытаться доказывать, что то или иное мое суждение обосновано. Прежде всего потому, что я не верю в то, что это можно доказать. Если мы встанем на твердую почву социологической доказуемости, мы просто лишимся содержания работы. Ведь я собираюсь писать о таких тонких материях, как человеческие чувства и эмоции. За исключением редких случаев, мы не можем доказать, что тот или иной человек чувствует именно так, мы только можем сами почувствовать его чувства и расшифровать внешние проявления его поведения.

Антрополог Эдвард Холл писал, что "нет другого пути познания культуры, кроме как изучать ее, как учат язык".[3] Может быть, здесь более подходит сравнение с настройкой музыкального инструмента. Антрополог настраивает самого себя так, чтобы быть способным воспроизводить тона чужой культуры.

Метод эмпатии (даже если он так не назывался) был популярен в этнологии всегда. Еще основоположник функционализма Бронислав Малиновский писал: “Исследователь, занятый полевой работой должен научиться думать, видеть, чувствовать, а иногда и вести себя как представитель данной культуры. Это не означает, что мы просто должны понять мир другого человека посредством общения. Посредством этнографического диалога мы создать мир общий с ним.”[4] Аналогичные мысли высказывали такие известные этнографы как Иоханес Фабиан, Деннис Тодлок, Джеймс Клиффорд, Филипп Бокк.

Антрополог Бенджамин Паул писал, выражая точку зрения многих своих коллег: “Участие предполагает эмоциональное включение; наблюдение требует беспристрастности. Сложно стараться сочувствовать другому и в тоже время стремиться к научной объективности. Но именно это и необходимо для того, чтобы воспроизвести точку зрения самого изучаемого народа.”[5]

Те этнографы, которые изучают не только язык, но и поведенческие навыки (включая невербальные коммуникационные коды) под воздействием опыта своих полевых исследование порой сами меняются радикальным образом. Д. Хайано рассказывает о себе, что, занимаясь этнографией, он так погрузился в субкультуру игроков в покер в  Калифорнии, что “в течении нескольких лет действительно стал одним из тех, кого изучал”.[6] Л. Долби во время своих полевых исследований в Японии не только говорила о социальной роли гейши, но и претендовала на то, чтобы самой стать одной из них: она научилась думать и вести себя как гейша. Это явление в этнологии получило название бикультуризма. В настоящее время он стал привлекать к себе внимание этнологов как отдельный феномен и становиться предметом изучения, но практически он известен этнологам столь же давно, как существует сама этнология.

Случаев, когда подобный метод исследования приводил к необратимому самоотождествлению, смене идентификации относительно немного. Наиболее классический случай - это случай немецкого исследователя Курта Ункела, который отправился в начале нашего столетия в Бразилию изучать индейцев проживающих в районе Амазонки и остался с ними на всегда. Однако он продолжал работать и публиковать свои очерки. Другой аналогичный случай — история Франка Касхинга (восьмидесятые годы прошлого века), который сделался членом племени Цуни, прошел инициацию в качестве жреца войны, но тем не менее продолжал работать и опубликовал множество статей. И третий классический случай из антропологического “фольклора” — случай Верьера Эльвина, англичанина, отправившегося в Индию, женившегося на индианке, жившего как индиец, принимавшего активное участие в общественной жизни Индии именно в качестве индийца и опубликовавшего много интересного материала и об индийцах, и об англичанах. Позднее он считался основателем индийской этнографии. Ельвин писал: “Для меня антропология не является работой в поле: антропология это моя жизнь без остатка. ”[7]

По словам У. Краке, полевая работа этнографа есть, в конечном счете, межличностное взаимодействие, и он участвует в этом взаимодействии вполне, сколь бы он не хотел сохранить роль просто исследователя. “Исследователь может изучать только культуру при помощи ее индивидуальных представителей - ее индивидуальных творцов. Культура конструируется этнографом из его опыта этих отношений: инаковость культуры - это то, что этнограф воспринимает как отличное от его собственного прошлого опыта, часто в качестве несистематизированного интуитивного понимания, так что он не может вполне эксплицитно выделить имеющиеся различия.”[8]

Несколько десятилетий назад появилась тенденция публиковать результаты своих исследований в качестве романов или эссе, в которых была отражена вся индивидуальная специфика как самих исследователей, так и тех представителей изучаемых культур, с которыми они общались. На сегодняшний день опубликовано уже множество работ, в которых так или иначе описывается опыт личной встречи с культурой. Кроме того, создался значительный пласт как бы околоантропологической литературы, представлявший собой публикации дневниковых записей и эссе, которые были созданы в качестве побочного продукта исследований, в том числе и очень известными антропологами, такими как Эдвард Сайд.

 

Я и объект моего исследования

Теперь и я должна определить свою позицию по отношению к тому материалу, который буду анализировать. Он практически весь — плод моих собственных наблюдений. Были периоды, когда я до некоторой степени участвовала в политической жизни Армении, были и другие — когда я почти полностью от нее отстранялась. Но и в том, и в другом случае я стремилась наблюдать как можно внимательней, но никогда как посторонний. В последние десять лет моя судьба была неразрывно связана с Арменией и в значительной мере у меня возникла идентификация себя с Арменией и армянами.

Идентификация, однако, не могла затрагивать одного момента. Если в России в любой политической или бытовой ситуации я неизбежно сочувствую армянам, то в Армении — я русская. Я способна понимать многие оттенки чувств армян по отношению к России, иногда даже подпадать под их влияние, но эти чувства я наблюдаю все-таки со стороны. А поскольку они мне не безразличны, я кожей чувствую перепады отношений и настроений. И в каждый свой приезд в Армению (ежегодно я провожу там по два — три месяца) я пытаюсь понять, какая “погода” сегодня, не только эмоциональном, но и в содержательном плане. Последнее, очевидно, связано с моим инстинктом исследователя. А мои работы о формировании Еревана как социально-психологической общности, тем более подталкивали меня в стремлении понять, как ереванцы чувствуют и поступают сегодня. Описывая армяно-русские отношения я буду описывать не то, что чувствовала я непосредственно, а то, что понимала, как это видят и чувствуют армяне.

Тема армяно-русских отношений, образа русских и России в сознании армян заинтересовала меня с первых месяцев Карабахского конфликта, когда я поняла, что в психологическом плане для армян это конфликт вовсе не с азербайджанцами, а преимущественно с русскими, хотя он никем в таком качестве тогда не осознавался. 

Я никогда раньше не анализировала события, о которых буду рассказывать уже не просто как очевидец, а как исследователь. Просто они были для меня лично бесконечно важны и интересны. Да раньше я бы и не решилась о них не только писать, но и рассказывать. Слишком сложными были переживания прошлых лет, слишком многое обнажилось и слишком сильной была человеческая боль. Сейчас, когда прошли годы, чувства и эмоции отстоялись, боль почти ушла в прошлое. И теперь, наоборот, мне кажется необходимым рассказать своим соотечественникам, как один из народов бывшего Союза видел русских, как к ним относился, что переживал по их поводу. Это нужно сделать, чтобы эти переживания не ушли бесследно и, кроме того, чтобы разрушились некоторые из тех мифов, которые мы здесь сами для себя в России сочинили.

 

Немного теории

Когда говорят о межкультурном взаимодействии, обычно на первый план выходит тема культурных заимствований. Но в нашем случае она не актуальна. Тот образ русских, который сложился в сознании армян, вполне оригинален. Я допускаю, что он мог бы повлиять на поведение самих русских, но только в том случае, если бы они его хорошо себе усвоили. Но русские о нем не то чтобы не догадываются, но знают весьма поверхностно.

Между тем, если мы имеем дело с тем, что образ русских, как защитников, стал неотъемлемой частью армянской культуры, мы не можем говорить о нем только в рамках армянской же культуры. В определенном смысле произошло фактическое подключение армянской культуры к русской. И тот армяно-русский конфликт, который я буду анализировать ниже, является по сути дела не межэтническим, межкультурным, а внутрикультурным конфликтом.

Я выскажу свои мысли по поводу механизма внутрикультурного конфликта.

Как мне представляется, в основание культуры лежит совокупность моделей деятельности, которые в значительной мере детерминированы бессознательными комплексами, имеющими адаптивное происхождение и воспринимаемыми носителями культуры в процессе социализации.

Эти комплексы неизменны на протяжение существования этнической культуры. Такого рода перенос я называю словом “трансфер”. Но они переносятся на различные объекты реальности, которая воспринимается членами этноса как бы через их призму. Поскольку в различные периоды жизни этноса факторы, к которым ему приходится адаптироваться различны, различны также идеологии, ценностные ориентации, которые в то или иное время, теми или иными внутриэтническими группами кладутся в основание своего мировоззрения, то этническая культура представляет собой систему различных картин мира, в основание которых лежат одни и те же “этнические константы”.

В своей совокупности “этнические константы” являются собой как бы первичной формализованной моделью действительности, или точнее было бы сказать, моделью действия сообщества людей (образа “мы”) в мире. При этом и сам этнос подлежит восприятию через определенные парадигматические формы, заданные “этническими константами”, — как и любой другой объект, находящийся в мире. Поэтому модель действия человека (или сообщества людей) — это модель человеческого взаимодействия.

В этнической традиции присутствует и другой компонент — культурная тема, являющаяся центральной для данного народа.

Ее следует рассматривать как тип устойчивого трансфера, который отражает парадигму “условия деятельности” в сознании членов этноса. Культурная тема, будучи результатом устойчивого (что вовсе не означает — неразрушимого) трансфера, включается в картины мира различных внутриэтнических групп, а, следовательно, в различные ценностные системы, и в ходе истории этноса может представать в различных, вплоть до взаимопротивоположных интерпретаций.

Можно предположить, что распределение культуры, основанное на единых этнических константах, расщепление культурной темы этноса имеет свое функциональное значение. Если система этнических констант представляет собой одновременно и модель на основании которой члены этноса действуют в мире, и модель их взаимодействия друг с другом, то распределение культуры является чем-то вроде пускового механизма самоорганизации этноса. Деятельность в мире и самоорганизация — две стороны одной медали. Этническая система посредством динамического восприятия окружающего мира упорядочивает не только внешнюю реальность, но и себя в качестве компонента этой реальности.

Если в этнической картине мира реальность предстает человеку как арена действия, то неудивительно, что она представляет собой систему, в который поддержание равновесия возможно только, если она находится в динамическом состояние. Вы упадете вместе с велосипедом, если будете без движения сидеть на седле, как если бы он был трехколесным. Если вы поставили ноги на педали, педали надо крутить.

Культурные модели, регулирующие характер активности членов этноса в мире и их взаимодействие между собой, следует назвать адаптационно-деятельностными моделями.

Если этническая картина мира является принципиально динамичной системой, значит в ней заложено изначально конфликтное восприятие мира. Очевидно, в ней предзадан конфликт между “образом мы”, и “источником зла”. Но внутренне конфликтно и восприятие самой своей культуры, поскольку она не однородна и не встраивается так уж легко в “образ мы”. Соответственно, и “образ покровителя”, который зачастую идентифицируется с “образом мы”, различным образом соотносится с различными автотрансферами (материализациями “образа мы”) и потому также оказывается конфликтогенным фактором. Поэтому внутри культурной системы неизбежен конфликт.

Но раз система этнических констант задает определенные взаимоотношения различных частей этноса, то задается и сама структура этого конфликта, который оказывается “мотором”, поддерживающим необходимый для выживания динамизм этнической системы. Это означает, что внутриэтнический (внутрикультурный) конфликт функционален.

Реализация адаптационно-деятельностных моделей, присущих той или иной этнической культуре, связано с “проигрыванием” на материале данной модели тех или основных аспектов культурной темы. Благодаря своей “драматизированной”, диалоговой структуре, адаптационно-деятельностная модель строится на взаимодействии различных внутриэтнических групп и, следовательно, различных вариаций этнической традиции.

Акт за актом как бы разыгрывается драма, каждое действие которой кажется изолированным и не имеющим отношение к целостной структуре, но все вместе они приводят к созданию новых идеологий или общественных институций, дающих этносу в целом возможность конструктивной деятельности. Конечно, для внешнего наблюдателя действия в соответствии с адаптационно-деятельностной схемой могут показаться излишне усложненными и многоэтапными.

Но здесь встает вопрос не только рациональности действия, но и их психологической комфортности. Алгоритм действия членов этноса соответствует их восприятию мира. Поскольку в этнической картине мира реальность всегда схематезирована, а значит, искажена, то и действия людей с объективной точки зрения могут быть непрямолинейными. Человеческое действие, становясь культурным феноменом, должно быть вписано с общую структуру бытия, а потому его рациональность понятна только внутри логики данной культуры.

Устойчивый перенос на какой-либо народ “образа покровителя”, который является важнейшим компонентом условия действия в мире, ведет к определенной интериоризации образа этого народа. Он становится одним из составных элементов функционального внутриэтнического конфликта и обыгрывается в его процессе как центральная культурная тема. Тогда “образ покровителя” сам может становиться пусковым механизмом внутриэтнического конфликта или, во всяком случае, одним из важнейших конфликтогенных факторов. При этом сам конфликт протекает наподобие “драмы” и “образ покровителя”, сколько бы он под сомнение не ставился, в конечном итоге возвращается к своему исходному содержанию. В противном случае должен был бы радикальным образом трансформироваться “образ мы” — самоконцепция.

С Россией в армянской картине мира безусловно связаны определенные ценностные доминанты. И в момент формирования современной армянской картины мира эти доминанты были очень сильны, иначе на нее не мог быть перенесен “образ покровителя”. Но поскольку трансфер совершился и оказался весьма прочным, с образом России могли быть связаны разные, в том числе и противоречащие друг другу ценностные системы. Образ России стал устойчивым компонентом самых различных реализаций адаптационно-деятельностной модели армян. Модели, позволявшей выживать народу в самых экстраординарных обстоятельствах в течение веков и тысячелетий, а значит предполагающей возможность психологического уравновешивания позиций в крайне неблагоприятных обстоятельствах посредством резко очерченного и ярко выраженного “образа мы” и столь же значимого “образа покровителя”. Эта схема не всегда могла реализовываться, но история армян показывает, что категория союзничества всегда была для них центральной и наличие союзника всегда являлось условием действия для армян.

Ниже я покажу, как череда событий, которая вполне могла бы вызвать у армян стойкую антипатию к русским (как аналогичные события вызвали ее у некоторых других народов), “обыгрывались” армянами совершенно неожиданным образом и приводили к тому, что перенос “образа покровителя” на русских только еще и еще раз укрепился — иногда вопреки очевидности, а России после нескольких лет смуты начали снова приписываться те черты, которые были существенны значимы для армянского видение мира. Притом именно острый психологический армяно-русский конфликт позволил России вернуться к изначальной ситуации, или, может быть, вернее было бы сказать, позволило армянам вернуть ее к традиционному характеру отношений. История показывает, что аналоги такой ситуации в истории имелись и раньше, в частности, в начале ХХ века и в послереволюционные годы.

Итак, Россия заняла в этнической картине мира армян определенное “формальное”, “технологическое” место в качестве объекта трансфера этнической константы “образа покровителя”, одновременно, являясь одной из центральных тем современной армянской культуры, она заняла в ней и “содержательную” нишу, ее образ обыгрывается в ходе внутриэтнического взаимодействия, зачастую становясь стержнем этого взаимодействия. Кроме того, поскольку “образ мы” и образ покровителя” всегда на определенном уровне сливаются, она стала компонентом функционального внутриэтнического конфликта армян.

 

Традиционный образ русских в сознании армян

Прежде чем перейти к истории конфликта, необходимо внести хотя бы относительную ясность в двух отношениях: в том, что касается образа русских в этнической картине мира армян (то, что я буду говорить, относится прежде всего к армянам Еревана и прилегающих к нему областей; я не знаю, в какой мере моя характеристика относится к карабахцам) и в том, что касается представления армян о себе самих на момент предшествовавший началу Карабахского конфликта.

Как я уже сказала, в течение последних двух веков русские занимали в этнической картине мира армян особое место, они  воплощали “образ покровителя”. Это означает следующее.

Во-первых, образ русских не мог быть безболезненно выброшен из сознания армян, во всяком случае, если не произошло бы принципиальной трансформации картины мира в целом, и “образ покровителя” в соответствии с совершенно новыми уже ценностными доминантами не был бы перенесен на иной субъект.

Во-вторых, образ русских в сознании армян двоится. “Покровителю” всегда приписываются идеальные характеристики, причем иногда весьма далекие от действительности. "Образ покровителя" в армянском сознании имеет черты "божества из машины" из античных трагедий — божества, спускающегося на землю в критический момент, разрубающего узел неразрешимых проблем и удаляющегося обратно на небеса. Те русские, которые существуют реально, существуют как бы параллельно. В них имеется немало черт раздражающих армян, а народная молва эти черты даже преувеличивает (как и наоборот, когда русские судят об армянах). Или более правильно было бы сказать так: в мире существуют обычные русские, которые армянам чем-то нравятся, а чем-то не нравятся, и существуют некие “идеальные русские” — спасители, освободители, защитники от всех бед, которые не имеют недостатков, которые умнее, сильнее, вообще лучше всех в мире. Доминировать может то первый, то второй из этих образов, хотя оба они в более или менее выраженном виде всегда присутствуют.

В-третьих, напряженность армяно-русских отношений приводит к тому, что любая конфликтность армян с кем бы то ни было всегда приобретает оттенок конфликта с русскими.

 

Русские-по-Абовяну

Идеальный образ русских дан, в частности, в книге Хачатура Абовяна “Раны Армении”. Поскольку в своей работе я буду часто обращаться к этому образу, образу “русских а la Абовян”, то сейчас сделаю несколько выписок, главным образом, из книги “Раны Армении”, где этот образ сформулирован наиболее четко. Добавлю, что книга была написана в 1841 году, когда Армения уже несколько лет как была присоединена к России и когда уже умерли все надежды на армянскую автономию в составе Российской империи, армянские территории уже распределены между несколькими губерниями, а упоминающийся ниже епископ Нерсес был уже выслан из Армении, с подачи другого нижеупоминающегося лица — гр. И.В. Паскевича. Так что в “Ранах Армении” нет не сиюминутного восторга, ни расчета на политическую выгоду. А если добавить, что Абовян стоял в некоторой оппозиции к правящим в России кругам, то с абсолютно полной уверенностью можно сказать, что автор не был рупором “официоза”. Да и чувства, выраженные Абовяном, в добровольно-принудительном порядке требовались от национальных писателей только при советской власти, в XIX веке ничего подобного не могло придти в голову. Слова, написанные Абовяном, были написаны от сердца и крепко врезались в сознание многих поколений армян.

Итак, несколько выписок.

Храбрый дух русских спас нас.[9]

Князь Варшавский, граф Эриванский [И.В. Паскевич] окончательно стер в Азии память об Александре и Помпее, Чингисхане и Тамерлане и до звезд вознес славу русской храбрости, великодушия, добросердечия и человеколюбия.

Азиаты умели только разрушать, — теперь они увидели созидание и мир.[10]

Бог внял слезным мольбам армян, денно и нощно просившим, чтобы он послал им увидеть когда-нибудь русских и лишь тогда сойти в могилу, — и исполнил их просьбу.

Свет креста и сила русского человеколюбия смягчали и самые скалы, — пустые и безлюдные поля Армении заселялись людьми, пользующиеся ныне попечением русского народа, восстанавливающими вновь свою священную страну.

Тоскующий взор армянина не увидит более слез, но увидит свою родину, на лоне ее возрастет армянское племя, насладится ее любовью и слепым завистникам делами своими покажет, что армянский народ не денег ради и не из-за выгоды преклонился перед именем русской державы, но стремится исполнить обет своего сердца, — для защитника веры его и народа не жалеть ни крови, ни жизни, ни родных детей...

Ереван почувствовал крылья, когда русское войско в него вступило.”[11]

“Эчмиадзин, Тавриз, Абасабат, Сардарапат удостоились благословенного праха ног русских...

Могут миры столкнуться с мирами, народы могут прийти и исчезнуть, — но пока у армянина есть дыхание и язык, как может он забыть многорадостный час, когда князь Варшавский [Паскевич] и генерал Красовский, вместе с бессмертным нашим Нерсесом, с крестом и евангелием в руках вошли в крепость, чтобы отпраздновать день освобождения армянской страны!..

Солдаты стали входить в крепость, — а в тысяче мест, в тысяче окон люди не в силах были рот открыть, — так душили их слезы... Как друг, как небесный ангел-благовестник, с венцом свободы и милосердия, вступил князь Паскевич в сардарский дворец. Проходя, в тысяче мест должен он был сам сдерживать слезы, видя как старики, дети, девушки, старухи не только у него ноги целуют, но бросаются на шею солдатам и замирают у них на груди в душевном умилении.”[12]

“Он [Паскевич] стал солнцем Армении, — русские, наподобие планет вращаясь вокруг него, принесли с собой новую жизнь.

Русские показали врагу своему. что куда бы не ступила их нога, везде должны быть счастье и мир.”[13]

“Зангу, Зангу, чудесная Зангу!* Ты еще и ныне питаешь святое свое рвение, еще и ныне громким своим грохотом противишься, гремишь, в порывистом своем наступлении, громким голосом кричишь:

— Восстаньте, храбрые потомки Гайка, возьмите оружие и доспехи, благородные сыны Армении, ударьте, уничтожьте полчища врагов ваших, — душа в душу, плечо к плечу. Да сокрушится поверженный зверь. Могучая рука Р у с и (Выделение оригинала. С. Л.) да будет вам опорой. Пожертвовать собой ради нее, да будет неизменным вашим стремлением. С Волгою, старшею сестрой моей, я и сестра моя Ерасх сольемся среди волн Каспия. Смешаем в лоне единой матери: она — свою доброту, я — свое непокорство. Возлюбленной сестре моей Волге отнесу я и передам благожелание родного Севана, отеческий привет святого Масиса — и вам принесу ее привет с радостной вестью.[14]

“После написания “Ран Армении” Абовян прожил еще семь лет. В его литературной и личной жизни были и удачи и невыразимая горечь. Нищета и застой национальной жизни углубили его духовную драму. Но тем не менее непоколебимыми осталась его русская ориентация и политические убеждения.

Абовян снова и снова восславлял и считал благословенным приход русских в Армению, объяснял людям, что именно они сохранили “этот неблагодатный уголок Азии кровью миллионов (!?) детей своих дорогих”, что они теперь стараются “дикие ущелья Закавказья обратить в цветущие долины”.*

Во время ежегодных торжеств в ереванском уездном училище осенью 1845 года Абовян заявил: “Имя русского должно быть для нас так же священно, как и кровь, коею спасены мы навсегда, как и покровительство, под которым благоденствуем, будучи защищены совершенно от всех врагов нашей веры, нашего отечества”.**“[15]

Я не знаю, понимает ли читатель, что означает, когда такие слова говорятся без притворства и как они влияют на судьбу произнесшего их не только человека [а судьба Хачатура Абовяна сложилась печально], но и народа.

Так была создана романтическая легенда. Легенда не только о России, но и самих себе.

 

Русские в сознании армян в советские годы
и образ армян в сознании самих армян в годы, предшествующие перестройке

Все советские годы русские находились слишком близко, всегда вместе и полностью исчез страх, что они могут уйти из жизни армян; и это были не идеальные, а реальные русские, которые в некоторых отношениях могли вызывать у армян недоумение и раздражение. Я сама помню еще те “далекие времена”, когда за мной с любопытством наблюдали, как я с удовольствием варю борщ и делаю сложные овощные и мясные блюда — предполагалось, что русские обычно обходятся бутербродами с колбасой, а к плите подходят только по праздникам. Этот стереотип забывается сразу же, как только ситуация становится более или менее экстраординарной. Правда и в спокойные для Армении времена русские продолжали восприниматься как дружественная и покровительствующая сила. Престижным считалось русское образование, детей предпочитали отдавать в русские школы, а в городах зачастую с младенчества старались обучать русскому языку, часто раньше, чем армянскому.

Существование в составе империи воспринималось как желательное или даже как просто совершенно естественное. Знакомый физик рассказывал, как на научных конференциях прибалты пытались поделиться с армянами, как плохо в империи угнетенным нациям. “А нам так неудобно было сказать им, что мы по другую, чем они, сторону баррикады”.

Действительно, после геноцида 1915 — 1922 годов в Османской Турции (в постановлении Государственной Думы России его границы определены именно так), единственной страной, которая не воспринималась армянами как враждебная, оставалась Россия, уже Советская Россия. "Ненависть к туркам, рожденная погромом 1915 года, и возмущение предательством Европы, отрекшейся от армян после Лозаны, фактически вынуждает их [зарубежных армян] кинутся в объятья спасительницы России. Она принимает армян, обиженных дурным обращением и отвергнутых Западом. Употребляя терминологию психоаналитиков, Советская Россия обретает образ всемогущей матери, у которой можно найти помощь и защиту от враждебного мира".[16] В целом же в период формирования Еревана вера в дружественность России была особенно важна, потому что не давала отчаяться до конца, разувериться во всех и стать уже неспособными к позитивным действиям. В конце концов она давала надежду (или иллюзию) быть когда-нибудь понятыми. На существовании Еревана под российским покровительством смотрели как на нечто совершенно естественное.

Несмотря на психологические трения Ереван во многом был дитем Российской империи — не хочу говорить, Советской, поскольку уверена, что в данном случае не имеет значения — хотя, действительно, сформировался Ереван как миллионный город, столица, центр собирания армян, разбросанных по всему свету в советские годы.[17] Я приведу цитаты из статьи (к моменту выхода их печати моей работы эта статья уже будет опубликована на армянском языке), противопоставляющей ереванских и карабахских армян, написанной несколько в полемическом тоне (что показывает уже  ее название “Ереван против Степанакерта”) и потому в чрезмерно прямолинейных и резких выражениях: “Сформировавшись как дитя советской империи за короткий период 1930 — 80 годов, современный Ереван редко чувствовал себя ответственным за всю нацию. Это был город, развивающийся и творящий сам себя. Высшим авторитетом для него была центральная советская власть, которой только он и готов был служить от души... Являясь олицетворением героического мифа — термин не мой (Это мой термин. С.Л.) — армянского народа, он воспринимал восторженное отношение к себе всей нации как должное. Ереван стал ареалом-театром реализации национальных идеалов, в наибольшей мере, идеалов спюрка [диаспоры], идеологических догматов Айдата.* И это выработало соответствующее восприятие реальности у его жителей. Главной его особенностью было то, что все ценности были отнесены в историю — реальности не существовала, реальность только мешала, реальность сузилась до беззаветного служения империи... Существовала лишь бесконечная благодарность советской империи, обеспечивающей возможность проявления национальной мечты. Бесчисленные учреждения и предприятия союзного подчинения стали символами воодушевленного служения империи. А если и было робкое недовольство империей, то только тогда, когда ощущалось недостаточное уважение со стороны империи к национальным абстракциям, и не более того.”[18]

Обращаясь к образу “идеального русского” в сознании армян, я должна уточнить следующее. В последние годы это был именно русский империи, русский, олицетворяющий действия империи. Именно ему приписывался весь набор положительных характеристик. Русский язык хотели учить, как язык империи. На русского как представителя империи бытовая неприязнь распространяться не могла. Империю любили не просто как гарант мира и спокойной жизни армян, не просто из восхищения сильным государством, ее любили из-за своей причастности к ней, как бы к ее тайне. Ереван был ее порождением, ее дитем, он мог расти и хорошеть под ее заботой и отвечать ей своей любовью и своей заботой о ее интересах. Тот Ереван, который возник на месте маленькой провинциальной Эривани, никогда не знал дурного к себе отношения. Он был как ребенок воспитанный в счастливой семье: немного капризный, избалованный, но добрый и преданный. Он даже помыслить не мог, что на его долю выпадут блокада, холод, голод, длинные темные ночи.

Ереван имеет много черт, делающих его как бы городом-памятником жертвам геноцида. Но даже образ “турка-врага” превратился почти в абстракцию. Поэтесса Сильва Капутикян писала, отражая в своих стихах мнение многих своих соотечественников:

“Мне сказали тогда: погляди 

Как близка к Еревану граница,

Стоит лишь Аракс перейти,

И твой город, твой дом загорится.

Я сказала: не сыщут путей,

Слишком времени минуло много

От турецкой земли до моей

Чрез Москву пролегает дорога.”[19]

 

Представление армян о себе сводилось прежде всего к представлению о своей цивилизованности и культурности. Пережитая несколько десятков лет назад трагедия не забылась, но как бы отошла на второй план. Это не были уже армяне жаждущие мести, готовые отвечать кровью на кровь. Воспоминания о геноциде выражались более всего в ощущении себя жертвой, жертвой дикости и бескультурности. Память о народных мстителях — фидаи — почти исчезла, образ армянина, проливающего кровь, был почти нонсенсом. Возможно причиной такого восприятия было не только забвение некоторых из страниц своей истории, а ощущение внутренней победы. Разделенный, переживший геноцид, разуверившийся было во всем и вся народ смог-таки создать свой город, свою столицу — Ереван, ставший точкой собирания армян рассеянных по всему свету, смог начать новую страницу своей истории, основать свою новую, не имевшую аналогов в прошлом ереванскую цивилизацию. Армяне построили потрясающе уютный город, где весь план, все строения (ну кроме неизбежных “спальных районов”, один из которых и поныне носит привычное русскому уху и странное для Армении название — Черемушки), все площади, парки, скверы были продуманы со вкусом и любовью и в каждый метр которого было вложено много человеческого труда.

И это были имперские армяне, армяне, любившие империю и считавшие ее своей, родной. Единицы думали иначе. Они верили в законность империи, в справедливость империи.

Полторы тысячи лет до того армяне не жили столь спокойно и не чувствовали себя столь сильными. Это был период расцвета армянской науки, архитектуры, скульптуры, литературы, живописи и поэзии. Творчество почти возводилось в культ. В ереванских кафе любили интеллектуальные разговоры, споры.

Город, казалось, действительно, почти не думал о реальности.

Все оборвалось в один миг, в ночь Сумгаита.

Многое из тех давних самопредставлений армянам пришлось пересмотреть.

 

Карабахский конфликт: с кем он был?

 

А теперь обратимся к истории Карабахского конфликта, но не с политологической, а с этнопсихологической точки зрения.

Я хочу сразу предупредить читателя, что то поведение и эмоции армян, которые я описываю, вовсе не глупы и не смешны. Они ничуть не глупее и не смешнее того, как вели себя в первые годы перестройки мы и я со своей стороны полагаю, что армяне все время руководствовались более идеальными и высокими мотивами, чем это делали мы. Кроме того я рассказываю о глубокой человеческой трагедии, о которой бы и вовсе не стала писать, не касайся она нас самым непосредственным образом. Время сейчас течет необыкновенно быстро, эпохи сменяют друг друга как годы, и потому то, о чем я хочу рассказать — это прошедшее, далекое. Но думаю, мы, русские, должны об этом все-таки знать. Это история трагической любви к нам.

 

Как начинался Карабахский конфликт?

Причин возникновения Карабахского конфликта я затрагивать не буду — это не моя тема. Отмечу лишь некоторые нюансы. Очевидно, что инициаторы народного движения хотели воспользоваться теми возможностями, которые с их точки зрения предоставляла “перестройка”. Идея сознательно использовать “перестройку” для своих национальных целей, “действовать в унисон перестройке” в кругах оппозиционной политической элиты в Армении существовала, но она была выражена все-таки минимально, намного меньше, чем представляется сегодняшним историкам и аналитикам.

Среди тех, кто начинал Карабахской движение, даже среди его лидеров, существовала иллюзия, что они действуют по разрешению Москвы. Рассказывалась история о посещении известным публицистом Зорием Балаяном и поэтессой Сильвой Капутикян Горбачева, который пообещал успех Карабахскому движению.

Я еще по горячим следам спрашивала об этом посещении Сильву Капутикян, и она отрицала, что Горбачев подал им какие-либо надежды, она не знала, как возникла эта легенда. Однако в тот начальный момент легенда была широко распространена. Уже потом, когда полилась кровь, легенда трансформировалась следующим образом: на вопрос, есть ли у нас хоть небольшая розовая надежда, Горбачев ответил, что есть большая красная. Но в любом случае можно с абсолютной уверенностью сказать, что начиная борьбу за Карабах, армяне были уверены, что они действуют с разрешения Москвы и при ее поощрении. В противном случае движение никогда бы не пошло в массы.

Но был еще один момент, который ощущался, хотя и завуалировано, с самого первого дня движения. Требование справедливости в Карабахском вопросе воспринималось как испытание империи на прочность. Причем отнюдь не для того, чтобы ее сломать, а, напротив, для того, чтобы почувствовать ее надежность и свою защищенность. Карабах был символом справедливости. Степень выраженности мотивов собственно национальной борьбы осознавалась в тот момент еще минимальна — армяне Армении имели слабое понятие о жизни Карабаха, между ереванцами и карабахцами существовал значительный антагонизм.

Чтобы понять, как получилось, что Карабах мгновенно стал общенародным лозунгом, следует указать, что в сознании ереванцев (именно ереванцев) идея империи, справедливости империи и идея Айдата, как идея исторической справедливости, причудливым образом сплелись и потому именно империя начала восприниматься как субъект Айдата, как его носитель.

 

 “Сумгаит и вокруг него”

Многие из ереванских армян говорят, что они с самого начала предвидели возможность “сумгаита”. Это верно лишь отчасти. Предчувствие было чересчур смутное, армяне в тот момент ощущали себя очень сильными и защищенными. С другой стороны, события в Сумгаите действительно и не вписываются в обычную человеческую логику, жители доселе мирного города не могли в один час потерять голову, поэтому всерьез предполагать такое развитие событий вряд ли было возможно. Мне доводилось слышать, что в Сумгаите распространили слух, что из Армении прислали вагоны ( ! ), нагруженные трупами азербайджанцев. Эта ложь была пущена в ход или другая, но мы имеем дело с неожиданной и сильной провокацией, исходившей от тех в Москве, кому была нужна война в Закавказье.

Тот комплекс переживаний, который у армян при этом возник, был весьма сложным. Геноцид в Сумгаите напоминал страшные страницы армянской истории и внушал мысль о невозможности уйти от судьбы.

Другой ряд переживаний был связан с тем, что в решении Карабахского вопроса было совершена вопиющая несправедливость, которая должна быть понятна всем, и если все не реагируют на нее так же однозначно, как сами армяне, то исключительно потому, что не располагают достаточной информацией.

Третий ряд переживаний касался русско-армянских отношений и был связан с тогда мало осознававшимся, но обостренным ожиданием того, что русские прийдут на помощь армянам, как только поймут, что тем грозит беда.

Кроме того, присутствовала, внутренняя борьба, на первых порах так же почти не осознававшаяся, связанная с противоречием между почти уже завытым стереотипом восприятия и действия, где единственный способ остановить кровопролитие — это ответить кровью на кровь, — и прочно усвоенной системой ценностей, требующей апелляции к правовым нормам.

И все-таки в первую очередь после сумгаитских событий у армян активизировался образ себя как жертвы. О поведении армян в период погромов в Сумгаите рассказывались поразительные вещи, как будто бы они абсолютно безнаказанно давали себя убивать. Я помню такую историю, которую тогда приводили в пример: в квартиру вломились погромщики и один из сыновей предложил защищаться, на что отец ответил, что это будет противозаконно и погиб.

Действительность не вполне соответствовала этим рассказам. Более подробные беседы с беженцами убеждали, что на самом деле сопротивление порой было отчаянным, и совершенно не факт, что количество жертв с обеих сторон не было равным. Но этих историй никто не слушал. Я сама не раз пыталась доказывать, что довольно глупо выставлять себя перед всем миром такими “овцами”, но факт сопротивления тогда народным сознанием не воспринимался. Нет, никто не боялся говорить, нечего уже было бояться, просто события воспринимали только так, а не иначе.

Образ себя как цивилизованного народа, который никогда не опустится до пролития крови был в тот момент очень силен. Силен настолько, что несмотря на бурные события последующих месяцев, армяне не допускали себя не до малейших насильственных действий. Самое серьезное что было, это антиазербайджанская демонстрация в райцентре Масис. Началась она чуть не угрозами, а кончилась чтением моралей самим себе о культуре и цивилизованности.

Между тем события в Суигаите грозили повториться в каком-либо районов Карабаха, известия об относительно мелкомасштабных событиях доносились постоянно. Постепенно сгущались тучи над Баку. Шли столкновения в райцентре Шаумяновске и селе Геташен.

Осенью 1988 года начались полномасштабные погромы армян в Кировобаде (ныне — Гянджа). В Кировобаде была организована самооборона, которая прочно была связана с именем Игоря Мурадяна. Это, по сути, было первый героический эпизод с начала Карабахской войны. Армянам почти всего города удалось собраться около церкви и продержаться своими силами около месяца.

Однако по инерции армяне продолжали думать про себя, что сопротивления не оказывали. Первые девять месяцев преобладал комплекс жертвы. Я с большим трудом выудила у себя в памяти те события, боюсь, что в Ереване о кировобадской эпопее уже не помнит почти никто. Многие помнят, однако, огромные потоки беженцев из Азербайджана в армянских приграничных селах, помнят женщин, добиравшихся до армянских деревень в ночных рубашках, босых, и это глубокой осенью в горах.

Вот так напряжение все росло и росло пока не привело к срыву через девять месяцев после Сумгаитских событий, в самом конце ноября 1988 года — насильственной депортации азербайджанцев из Армении. Депортация была жестокой, но происходила практически без зверств и издевательств и с очень малым количеством жертв. Впрочем, большинство армян узнало о факте депортации только спустя много месяцев, когда летом на ереванских рынках не оказалось азербайджанцев, и, как я недавно убедилось, очень многие так и не поняли, как и когда все произошло.

Это было как мгновенный взрыв, за которым должна была бы последовать психологическая разрядка. Ведь депортация поставила точку в психологическом конфликте между армянами и азербайджанцами. Он шел ровно по нарастающей и разрешился депортацией. Дальше остался политический, потом военный конфликт, но не психологический. В армяно-азербайджанских отношениях на много лет вперед наступила полная ясность.

Но в это время набирал уже силу армяно-русский конфликт.

 

Карабахский конфликт как психологический конфликт с  русскими

Этот конфликт автоматически вытекал их двойственности образа русских в сознании армян. Как только с армянами случилась беда, “идеальные русские”, “русские а la Абовян” должны были бы немедленно появиться на арене действия, отомстить обидчикам и разрешить все армянские проблемы.

Образ “русских а la Абовян” моментально активизировался в сознании армян, и следующие несколько месяцев прошло под знаком ожидания их пришествия. Замедление объяснялось только тем, что русские не знают, что с армянами приключилась беда. Из Армении в Россию хлынул мощный поток информации. Отправлялись эмиссары. Во все общественные организации направлялись письма. С разных заводов и учреждений по инициативе их работников в связанные с ними предприятия и учреждения в России отправлялись факсы.  Пытались докричаться.

В забастовках, первых в СССР, люди участвовали исключительно с этой же целью. Цели организаторов — иное. Я говорю о причинах, подвигших к массовому в них участию. Я вообще не буду касаться в своем рассказе действий политиков — у них своя логика.

Все время ожидалось, что русские вот-вот придут. Тогда начали появляться первые признаки обиды, первые симптомы конфликта. Я расскажу одну из распространенных в 1988 году историй. Ничего не могу сказать, имеет ли она под собой хоть какое-нибудь основание, но даже если это легенда, она показательна. На демонстрацию 1 мая было задумано остановить колонны у площади Ленина (ныне — площади Республики), чтобы еще раз привлечь к себе внимание. В колоннах неожиданно оказалось значительное количество светловолосых людей. Армяне восприняли, что это русские приехали выказать им свою солидарность. Когда колонны попытались остановиться, эти люди однако продолжили движение и тем сорвали акцию. Вывод — это были КГБшники — банален. Удивителен другой мотив в легенде — увидев в колонне светловолосых людей, хотя те ничего и не говорили, армяне приняли их за своих союзников, “идеальных русских”.

Забастовки шли по нарастающей. Из СМИ по поводу армян лился только негатив. Конфликтость нарастала. Русские, можно было заподозрить, оказывались не такими “идеальными”.

 

“Идеальный русский из Звартноца”

Забастовка в аэропорту Звартноц в июле 1998 года была последним актом отчаяния. Точнее, она так воспринималась, поскольку я не уверена, что ее организаторы вполне не представляли ее последствий. В этом случае, с их стороны это было провокацией, но я доподлинно этого не знаю и к моей теме это не относится. В довершенье к забастовке произошло следующее. К площади, где проходил митинг (а митинги в те дни были ежедневными) подъехала колонна автобусов и желающим было предложено в них сесть, отправится в Звартноц и поддержать бастующих в аэропорту. В момент накала страстей в желающих, естественно, недостатка не было. Так что забастовка сопровождалась демонстрацией.

И вот тогда русские, которых ждали и звали, наконец, спустились с неба в буквальном смысле, но вооруженные дубинками. Избиения, судя по фотографиям, было не одно, как утверждалось официально, а два. Первый раз избивали пассажиров, совершенно случайных людей, прибывших в аэропорт, не зная о забастовке. Предварительно разделили “черных” и “белых”. Всех русских пассажиров согнали в центральную часть аэропорта и там заперли. Остальных били. Затем избивали демонстрантов. По слухам, один молодой парень скончался. Опять же, за достоверность этого факта я не ручаюсь, но тогда так было объявлено на митинге и это влияло на настроения.

Ереван был вне себя. В этот вечер все проклинали русских. Конфликт достиг своей первой кульминации.

А дальше произошло чудо. Среди пассажиров был один — ленинградец Сергей Фролов — который на следующий день заявил, что готов публично дать показания обо всем, чему свидетелем он был. Ему каким-то образом удалось выскользнуть из центральной части аэропорта и он успел обежать его кругом и увидеть, как били пассажиров. Фролова одного хватило, чтобы антирусская истерика вмиг затихла. Ереван взирал на него с восторгом. Наконец появился тот самый “русский а la Абовян”, которого срочно показали по армянскому телевидению и предложили выступить на митинге. Таким образом, о нем тогда узнал весь Ереван. И его даже одного было достаточно, чтобы о русских опять начали говорить с надеждой. Те кто избивали были забыты в миг — словно они были не настоящие русские.

В Ереван были введены войска — для усмирения. Их встретили цветами. Друг другу объясняли: “Это наши дети”. Им носили фрукты. Никакой  дружественности солдаты не проявляли, но этому находили сотни объяснений, их оправдывающих.

В армяно-русском конфликте мгновенно наступил спад. Затем начался новый медленный подъем. Помощи и поддержки от русских не было и ее, наконец, как будто почти уже перестали ждать.

 

Срыв

В Карабахе происходили первые столкновения с войсками, особо сильное у села Ходжалу (это еще отнюдь не были бои, как в последствии).

Последовал очередной антирусский всплеск. И снова произошло чудо. На арене опять появились русские а la Абовян. На этот раз их было двое. Татьяна Лиханова и Николай Журавский тоже из Ленинграда. Они приехали поддержать проходившую на Театральной площади политическую голодовку. Я знала их обоих. Их решение присоединиться к голодовке было совершенно личным, просто один из голодающих был их другом. Голодовку они начали еще в Ленинграде вполне неофициально и не знали, почему об их решении в Армении стало известно столь широко. В аэропорту их встречала толпа. Им целовали ноги и просили простить весь антирусский бред, который несли до того. Эти ребята абсолютно никого не представляли и заведомо никак не могли повлиять на политику. Это не имело значение. В том, как вели себя армяне, не было уже политики. Они просто жаждали хоть изредка видеть “идеальных русских”.

Может быть подобные истории были еще, мне о них не известно. Но уму непостижимо, как один- два сугубо частных человека в те времена могли менять настрой целого народа. Вернее, до какой неимоверной степени народ хотел, чтобы хоть кто-то сменил этот настрой!

Новый спад и новый подъем конфликта. Конец октября. Сессия Верховного Совета в здании Оперы, транслирующаяся на площадь. В городе войска. Сессию разгоняют. По телевизору передают распоряжение всем срочно разойтись по домам. В ответ буквально весь Ереван выходит на улицу — старики, домохозяйки — и спешат к Опере. Они и попадают под дубинки войск, введенных в город. Правда, если я правильно помню, серьезных жертв не было.

Вот это уже очень сильный срыв. Его непосредственное разрешение — депортация азербайджанцев из Армении, немедленная, почти мгновенная, практически все было кончено за три дня. Организованность действия говорит о том, что оно не было вполне спонтанным, более того, я не уверена, что армяне сами могли проявить столь высокую степень мобильности и организованности, что за депортацией не стояли, знали это тогдашние армянские лидеры или не знали, какие-либо силы в Центре, которые хотели разжечь Карабахскую войну (равно как я не уверена в непричастности этих же сил и к сумгаитским событиям). Другое дело, что армянам, для того, чтобы пойти на непосредственное насилие, должны были в ином свете увидеть себя самих, отрешиться от прежнего, сложившегося за десятилетия “имиджа”. В те дни жажда мести стала главной движущей силой. Такой срыв мог произойти только в такой момент, когда армяне посчитали, что Россия навсегда их оставила, отвернулась  от них,  и прежняя картина мира как  будто рухнула.

 

“Русские — это белые турки”

В эти дни враждебность к русским нарастает. И тут появляется новая линия конфликта — конфликт армян с миром вообще как таковым. 7 декабря происходит мощнейшее землетрясение, после которого несколько городов Армении оказываются в развалинах.

Приезжает Горбачев. Он ведет себя так, что вызывает общую ненависть. Может быть, он просто не смог понять чужого горя и неправильно толковал реакции обездоленных людей, чем вызывал враждебность по отношению к себе такую, что его чуть ли не самого обвинили в организации (! ) землетрясения. Старик у развалин дома, где была погребена его семья, заявил в лицо Горбачеву, что требует Карабах. На весь мир Горбачев произнес, что это величайший цинизм. Здесь не было цинизма, это было отчаяние. Я слышала эту историю в пересказе ленинаканцев. Только тогдашний премьер, Николай Рыжков, сдерживал нарастающее чувство враждебности. Я никогда не слышала рассказов о том, что он делал и что говорил. Рассказывали только, как он смотрел. Видимо, этого было достаточно.

Затем почти сразу последовал арест половины членов комитета “Карабах”, остальные были арестованы в течении следующего месяца. Произошло несколько серьезных драк с войсками. Конфликт нарастал.

На его подъеме появился лозунг: “Русские — это белые турки”. Это была кульминация армяно-русского конфликта. Русские безоговорочно были отнесены в стан врагов. Что-то должно было произойти.

Но не произошло ничего, абсолютно ничего. Лозунг появился только раз, может быть два, хотя в этом я сомневаюсь. И он сам снял напряжение. Казалось, что армяне сначала сами написали его, а затем уже прочитали. И пришли в ужас. Лозунг запрятали как можно дальше и постарались о нем забыть. Когда через 3 — 4 месяца мне захотелось доказать, что такой лозунг существовал, я смогла это сделать, только найдя человека, у которого в подвале он был засунут.

 

Впереди — гражданская...

В эти дни впервые появился навязчивый мотив гражданской войны. Гражданской, поскольку война с русскими воспринималась именно как таковая. Правильнее было бы сказать, что это был нарастающий ужас перед гражданской. Я в разных домах снова и снова слышала такие разговоры.

Может быть, если бы армяне уже не зашли так далеко, то они тогда попытались бы остановиться. Было поздно. Но вместо того, чтобы бороться против русских как против оккупантов, которые уже однажды были названы “белыми турка” и, казалось, можно было ожидать рецидива, грядущее столкновение называлось гражданской. А значит уже тогда русские перестали восприниматься как враги, к чему дело склонялось зимой. Страшное слово было произнесено и отвергнуто народным сознанием. Острота конфликта спала, но сам конфликт, тем не менее, продолжался. И снова и снова начал всплывать образ “русского а la Абовян.”

А в городе в то время стояли танки, был строгий комендантский час. Небольшие столкновения с войсками с умеренным мордобоем стали чуть не традицией. Так было до мая.

 

Исчезнувший митинг

На начало мая был назначен массовый несанкционированный митинг. Кто его назначил, мне неизвестно. Все известные мне политические активисты от него открещивались, более того, как мне показалось, искренне пытались его отменить. Он грозил стать новой кульминацией армяно-русского конфликта. Вышло иначе.

По телевизору выступил комендант города (может быть я неправильно помню его должность) генерал Сурков и заявил, только попробуйте, будут вам невинные жертвы. Еще месяца не прошло со времени Тбилисских событий. Выступление генерала привело к резкой вспышке негодования и отменить митинг стало невозможно. Когда же пришло известие, что прибудет народ из районов, показалось, что катастрофа неизбежна.

Кто-то сказал мне тогда: “Ты будешь свидетелем”. В городе было страшно от мрачной решимости и ненависти. Люди, в доме которых я жила, попытались не пустить меня на митинг, заперев в квартире, но, помня о том, что должна быть свидетелем, я сбежала.  Я медленно шла вверх по Проспекту, к Матенадарану, где начинался митинг. Чтобы чуть-чуть подбодрить себя, по дороге я купила туфли. Дальше шла, обнимая коробку и размышляя, что когда буду убегать, мне все равно придется ее бросить, не удобно с коробкой бегать. А к тому же я и город знала плохо, если убегать, то как я решу, в какую сторону. Чем выше я поднималась по Проспекту, чем меньше оставалась вокруг женщин. Там наверху у Матенадарана были только мужчины и я увидела, что у многих спрятаны куски арматуры. Зубы сжаты, настроение самое решительное. Было более 100 тысяч человек, как мне потом сказали. Такого я раньше не видела. Тогда я не понимала армянского языка совсем и о чем говорили на митинге не знала. Армянская политическая лексика вся своя собственная, я и сейчас понимаю ее плохо, тогда же до меня докатывался только страшный рев: “Комитэ”, что означало комитет, подразумевается Комитет “Карабах”, который в тот момент весь в полном составе сидел в “Матросской тишине”. Внезапно вся толпа двинула вниз. Рев “Комите” стал просто невыносимым. Понять, что происходит, я не могла. Огромная колонна воинственно настроенных мужчин двигалась к Опере, где тогда стояли танки. Я только на миг представила, что сейчас будет. От страха мои ноги стали ватными, я присела на скамейку как раз наискосок от танков и закрыла глаза. Рев стих, причем не то, чтобы стал слабее, а стих совсем. Получилось, минуты четыре — пять я ничего не видела. Когда же я наконец открыла глаза, то увидела абсолютно пустой Проспект и снова пришла в ужас. Как я, потенциальный свидетель, могла потерять стотысячный митинг? Город был абсолютно пуст. Даже спросить не у кого. Я бросилась вниз по Проспекту вперед, но увидела только у касс аэропорта человек сто спокойно беседующих мужчин. Бежать дальше было бесполезно. От митинга простыл и след. Через десять минут мне наконец объяснили, что на митинге передали обращение генерала Суркова с предложением сейчас всем разойтись, а через несколько дней собраться с его санкции, если даже не по его приглашению.

И вот тогда мне кажется, что чуть не сам генерал Сурков оказался в роли русского а la Абовян. (Если я правильно знаю, в последствии ему предложили даже стать главнокомандующим армянской армии.) Антирусские настроения пошли на убыль и к лету были практически незаметны. Армяне снова хотели смотреть на Россию с надеждой. И это при том, что в это время все, что делалось центральными властями в Карабахе никак не могло быть истолковано в пользу армян. Действительно, надежда умирает последней.

Определенную роль в армяно-русских отношениях сыграл и приезд и выдвижения в качестве депутата от Армении в Верховный Совет СССР Галины Старовойтовой. Ереван был увешан лозунгами: “Галина — самый армянский депутат”. Ее встречали аплодисментами и чуть ли не слезами. Еще и сейчас, хотя в Армении подавляющее большинство не разделяет ее политических взглядов, по-человечески ее зачастую вспоминают с большой теплотой и  заинтересованностью.

 

Мой прогноз

Потом мне пришлось самой в некотором смысле испытать роль “русского а la Абовян”, без каких либо громких эффектов, правда (поэтому я подозреваю, что было не так мало русских, сыгравших в те годы эту роль).

Причиной были мои политологические разработки и прогнозы. К этому времени, мне кажется, я сама уже сильно попала под влияние армянской логики и что бы и как бы я не анализировала, выходило, что после множества испытаний и жертв, Россия в конце концов придет Армении на помощь и  в результате всех катаклизмов Армения останется с Россией.

Если коротко, то получалось так: депортация армян из Баку, одновременно очередное сильное обострение в Карабахе, армяне из Армении спешат на помощь карабахцам, путь перерезан (тогда никакого Лачинского коридора еще и в помине не было), в Нахичевани в это время бьют или убивают каких либо армян (казалось, что центральным властям все это не трудно спровоцировать), внимание резко переключается с недоступного Карабаха на Нахичевань, одним своим краем открытую на Араратскую долину. Далее — вторжение армян в Нахичевань, которое вызывает резкую реакцию со стороны Турции. Существует договор 1921 года между Турецкой республикой и Российской Федерацией, по которому Нахичевань непременно всегда должна принадлежать Азербайджану, а не как не третей стороне, то есть не Армении. Поэтому турки по всей логике должны резко подтянуть к границе свои войска (существует несколько километров нахичевано-турецкой границы, далее Нахичевань граничит с Ираном). А там можно предположить, что границу турки, конечно, не перейдут (ведь речь шла о границе СССР), но пограничные перестрелки наверняка да будут. Во всяком случае армяне успеют пережить ужас перед турецкой оккупацией, поскольку в таких случаях логика бессильна.

Ну а тогда уже придут русские (то есть, советские, но все равно русские) войска и армян как бы спасут. За что Армения останется еще на век России благодарна и будет препятствовать развалу СССР. Для чего все и делается. (Когда я попыталась восстановить по пунктам в памяти этот прогноз, он мне самой кажется очень странным, но в 1989 году в Армении он казался совершенно не странным, не удивительным, а очень даже правдоподобным.)

Получалось примерно то, что я услышала в одной из больниц. Старая санитарка успокаивала: “Не бойтесь. Вас, конечно, до смерти доведут, но потом обязательно спасут.”

 Самое поразительное, что ядром прогноза было то, что армян обманут и именно обманом заставят остаться с Россией. Мне казалось тогда важным предупредить о возможности обмана, ловушки. Впечатление от моих рассуждений было обратным, чем я ожидала. Радость вспыхивала и в глазах политических деятелей тех лет и простых людей. Меня снова и снова просили повторить свои рассуждения. Лица собеседников напрягались, они словно считали вслед за мной, приходили к выводу, что все как будто логично и вдруг начинали улыбаться. Армяне 1989 года хотели быть обмануты, хотели, уже хотели остановить процесс разрыва, забыть все, как страшный сон. Мне казалось, что говорю вещи неприятные, а звучали они как радостная весть и я оказалась в роли человека, несущего это весть.

Позднее я услышала свою версию развития событий со ссылкой на совершенно таинственный источник, чуть не инопланетного происхождения. Но чем было мое тогдашнее удивление по сравнению с тем, что мне удалось пережить уже в этом, 1998 году. Мне снова довольно близко к тексту повторили мой старый прогноз. И если тогда он был хоть как-то правдоподобен, то теперь выглядел абсурдным. Все реалии уже давно изменились. Но миф и не обязан согласовываться с реальностью.

 

Футбольный матч в Карабахе

Отношение к русским в этот момент очень странное. Любой мелкий повод используется для того, чтобы их оправдать. Причем русских видят главным образом в военной форме, хотя и военных в Ереване в то лето было относительно было мало. А те кто был, практически не вступали в разговоры с армянами, но не было и никаких столкновений. Им не дарили цветы, не угощали фруктами, просто будто бы не видели. По инерции порой называли еще “нашими детьми”, но были готовы к тому, чтобы в случае агрессивного поведения войск, отразить натиск. Но что удивительно и очень показательно, мне, русской, самые разные люди вполне откровенно объясняли секреты своей самообороны. Я знала, в каких местах улицы плитки разобраны так, что можно использовать в качестве булыжников, знала, под какими скамеечками в парке сложена арматура. Разумеется, сама я об этом не спрашивала. Просто, любой русский, который вел себя хотя бы невраждебно, воспринимался автоматически как друг, которому могут быть доверены секреты.

Отношения с русскими в Карабахе были еще удивительней. Введенные в Степанакерт войска вели себя столь вызывающе и враждебно (включая периодические мелкие столкновения на улицах), что через день я сама уже с чистой совестью при виде солдата бросала ему в след: “Фашист”. У меня постоянно пытались проверить какой-то пропуск, а поскольку ничего такого у меня не была, то запрещали проходить то по одной улице, то по другой без всякой, кажется, логики. Наконец, в отчаянии я пожаловалась в гостинице, что не могу ходить по городу без какого-то пропуска. У меня молча взяли мой счет за гостиницу и написали крупно по диагонали: “пропуск”. Этот странный “пропуск” вполне удовлетворял военных.

Мое появление на городском ранке было встречено некоторой неприязненной напряженностью, которую разрешил наконец один из крестьян вопросом: “Муж военный?” “Нет” — ответила я. Вмиг все оживились. “Тогда бери бесплатно”. Но и отношение к военным было более чем удивительным. В одном конце города могло происходить столкновение с мордобоем, а в другом — футбольный матч: команда местных против команды военных (видела своими глазами).

 

Легенда о Нахичевани

Осенью 1989 годы подъем антирусских настроений действительно начался, хотя он не был столь высок, как предыдущей зимой. В январе же грянули бакинские события, которые вопреки моим ожиданиям сильного антирусского всплеска в Армении не вызвали. Вышло наоборот. На этот период пришлась попытка армян в ответ на погромы в Баку, стоившие десятков жизней, оккупировать часть Нахичевани. Попытка окончилась неудачно. В чем именно неудача состояла, я сказать не берусь. Все мои старания выяснить, что именно произошло, окончились неудачей. Вплоть до того, что я лично никогда не встречалась с участниками этих событий (что просто невероятно, тем более с учетом того, что получалась некоторая корреляция с моим летним прогнозом) и я почти готова поверить в то, что практически ничего и не было кроме обстрелов села Садарак и героической вылазки отряда под командованием парня по имени Мовсес, который тогда же и погиб.

Зато моментально возникла легенда, которую в Армении, наверное, уже не помнят, но которая поразила меня своей чистотой восприятия образа “идеального русского”.

Рассказ состоял в следующем. На Нахичевань в полном масштабе шло наступление. Когда же войска продвинулись в глубь территории на 20 — 25 км, навстречу войскам вышел русский офицер (в легенде он, по-моему, фигурировал в чине подполковника) и сказал: “Теперь ребята поворачивайте назад”. И “ребята” дружно, чуть не в обнимку, с песнями (!) повернулись и пошли назад. Когда я, услышав рассказ, спросила, почему же его послушались, мне на полном серьезе ответили, что потому, что в этот момент русские и армяне рука об руку сражались под Геташеном (это было столкновение совершенно локального значения, но зато оно действительно было, есть живые участники). Когда же я усомнилась, что, во-первых, наступавшим на Нахичевань было об этом известно, а во-вторых, так, как об этом говорилось в легенде, просто-напросто невозможно остановить наступление (что воевавшим было известно значительно лучше, чем мне), мои вопросы как бы не были восприняты всерьез. И все это не было ни розыгрышем, ни бравадой. Те армяне, которые вместе со мной слушали эту историю, восприняли ее как настоящую.

 

“Фидаи, джан фидаи”

Следующий год-полтора Армения была во власти внутренних потрясений. Выборы парламента, регулярные столкновения на по всей линии армяно-азербайджанской и армяно-нахичеванской границы, существование множество самодеятельных партизанских отрядов и групп. Это период наиболее героический, не по событиям даже, а по самосознанию.

Имена всех более-менее известных фидаи* и основные факты их биографии (о которых раньше почти никому не было известно, прежняя армянская этническая символика была в основном связана с историческими событиями далекого прошлого) выучивались наизусть. В моду вошли фидаинские песни конца XIX века, где доминирующим мотивом является не жалоба на извечно несчастную армянскую судьбу, а готовность к борьбе. Молодые парни организовывались в отряды и идут на границу. Иногда это было серьезно, иногда напоминало театр. Каждый отряд действовал по своему усмотрению, в тот период порядок в вооруженных формирования еще не был наведен.

Я лучше всего помню армянскую диаспору тех лет. Воинственные разговоры с полной откровенностью велись во весь голос даже в городском транспорте (естественно, по-русски, знание армянского языка в диаспоре было довольно слабым). Цель этих разговоров — эпатаж общественного мнения и самоутверждение. Однако сама эта манера поведения в значительной мере служила способом установления связей со средой уже в новом качестве — чужих, имеющих свои, отличные от среды ценности и идеалы. Но при этом ни на день не умирала надежда быть когда-нибудь в будущем понятыми. Ожидается, что будет время, когда русские прийдут к сходным позициям, и тогда русские и армяне станут союзниками. Априорно предполагалось, что мир столь же враждебен к русским, как враждебен к армянам.

В сознании армян того времени было: воюя за свои интересы, они воюют и за интересы русских, даже если те этого не понимают.

С этого момента начинается новая старица армяно-русских отношений. Если до сих пор, несмотря не на что, армяне ожидали просто помощи от русских, то теперь они делали то, что считали нужным, ожидая понимания лишь в будущем. Более правильно было бы сказать так: армяне стали ждать, что русские сами поймут, кто их друг и в чем состоят их интересы. Подразумевалось, что Армения безоговорочно является другом России и их интересы совпадают. В рамки моей темы не входит анализ того, как и насколько это мнение соответствует истине. Я лишь констатирую настроение. Впрочем, с моей субъективной точки зрения, в нем было много правды. В армяно-русские отношения входит откровенно трагическая нотка, ощущавшаяся ежедневно, вплоть, пожалуй, до нынешнего лета.

 

“А у нас нет обычая убивать русских”

Год 1991. Армянские отряды (еще не армия) сражаются не столько с азербайджанцами, сколько с советскими войсками. Сейчас многие в Армении считаю 1991 год последним годом, когда проявлялись антирусские настроения. Я помню, что прилетая в Ереван, очень волновалась. Никогда не приятно столкнуться с недоброжелательностью, с открытой конфликтностью. То, что я увидела вовсе не было антирусским настроем. Хотя, может быть, это было еще хуже. Я увидела нарастающее ощущение абсурда.

Началось все с того, что Ноембиряновский район и райцентр Ноемберян бомбили советские (то есть, читай, русские, самолеты). Мне неизвестна причина или даже повод, зачем они это делали. Было около 30 погибших. Армяне были уверены, что бомбили без причины и повода. Повторяю, мне лично об этом ничего не известно, но воспринималось это так, как я сказала. Последовал взрыв возмущения и, очевидно, в Армении был какой-то антирусский всплеск. В этот момент я была в Петербурге и доподлинно этого не знаю. Что касается армян в Петербурге, они, конечно, были ошеломлены.

Очень скоро начались бои между карабахцами и советскими солдатами. Казалось бы, конфликт с русскими должен был достигнуть своего апогея. Но этого не произошло. Каждый день в Ереван прибывали гробы. Почти каждый день по центральному Проспекту (я не помню, назывался ли он еще проспектом Ленина или уже проспектом Месропа Маштоца, но я тогда жила рядом с Проспектом и могла все наблюдать) проходили траурные процессии. Но люди молчали и смотрели на происходящее как бы непонимающими глазами. Они не хотели верить в реальность.

От пули советского солдата погиб командир моего близкого друга. Его жена сказала мне: “Его убили русские”. Но в ее словах не было ни грана ненависти, ни капли укора. Она обняла меня и заплакала на моем плече. Мне было бы легче, если бы она дала мне пощечину. Она повторяла: “Это абсурд, абсурд. Брат убивает брата”.

Абсурдность чувствовалась во всем. Парни уходили на войну, фактически войну с русскими, а в городе была популярна песня со словами “Я российский солдат, прям и верен мой путь”.

Я помню еще более абсурдную сцену. Я с друзьями сидела в одном из открытых летних кафе. За спиной сидели какие-то военные, я заметила только форму, но не видела лиц. Вели себя они удивительно адекватно обстановке, так как положено вести себя в восточной кофейне. Внезапно позади возник спор в повышенных тонах. Явно, что спорили армяне и русские. Кто-то из моих знакомых оттолкнул меня к выходу. Я успела заметить, что военные были русскими. Тогда, когда шли военные действия, можно было предполагать, что спор окончится дракой. Я ожидала брошенных в лицо солдатам обвинений. Но тут же от неожиданности замерла на месте. Инициаторами спора были сами солдаты, они обвиняли, а армяне защищались. И обвиняли они армян не много не мало, как в том, что, они плохо защищают Карабах. Причем в лицо им бросались самые презрительные эпитеты. Все разговоры в кафе замерли, все смотрели на солдат с восхищением. Словно армяне защищали Карабах в тот момент от кого-то другого, а не от советских солдат.

Видимо, ощущение абсурда передавалось всем, кто находился в Армении.

Это была действительно гражданская война, о которой говорили армяне и которой так боялись. Еще в 1989 году, когда пошли первые разговоры о гражданской войне, я имела глупость спрашивать, а почему война с русскими это гражданская война? Объяснить этого тогда никто не смог или не захотел. Когда война началась, мне и в голову не приходило этот вопрос задавать.

И самое удивительное, когда она началась, отношение к русским не ухудшилось, а поразительным образом улучшилось. Ожидание войны было страшнее, чем она сама. Тогда словно бы разорвался нарыв. Армяне так боялись, что придется воевать с русскими, что жили в постоянном напряжении. Когда же на самом деле пришлось, они просто не захотели принять эту вину, отказались ей поверить, назвать реальность абсурдом.

Я помню, в разгар войны был такой эпизод. В нескольких селах армянские отряды, значительно более боеспособные, чем азербайджанские, сдали позиции прежде, чем успел завязаться бой, поскольку вперед выступали русские то ли солдаты, то ли наемники и требовали от армян уйти. “А у нас нет обычая убивать русских”. Эти факты, вероятно, погоды не делали, но даже если так было всего несколько раз (и эти истории рассказывались в Ереване), они много говорили о восприятии войны.

 

Референдум

На этом фоне шла агитация за выход их Союза, вот-вот должен был состояться референдум. Еще весной 1991 года, когда проходил всесоюзный референдум по поводу сохранения Советского Союза и правительство Армении официально отказалась от того, чтобы республика участвовала в нем, неофициально был проведен опрос общественного мнения. Около 70 % опрошенных высказались за сохранение Союза.

Что-то должно было надломиться, чтобы все армяне проголосовали за выход. К этому стремились власти, возглавляемые Левоном Тер-Петросяном. Но полностью фальсифицировать результаты выборов невозможно. Армяне действительно в своем большинстве высказались за выход из Союза, так же как летом 1997 года они действительно собрали за очень короткий период более миллиона подписей (я не располагаю статистикой, но имею основания полагать, что на тот момент население Армении вместе с детьми и младенцами составляло примерно два миллиона человек) за вступление в союз России и Белоруссии. Ни обстрел Ноемберяна, ни военные действия с советскими войсками в Карабахе к такому слому не привели. Летом 1991 года в армянских газетах печатались статьи против выхода из Союза. Оппозиционная (более или менее сочувствовавшая партии “Дашнакцутюн”) газета “Эпоха” попробовала объявить по этому поводу дискуссию. После публикации нескольких статей, авторы которых предостерегали, что выход их Союза опасен для Армении и его навязывают враги, в газете появилось дополнение от редакции, дескать, мы рады бы были напечатать противоположное мнение, чтобы действительно получилась дискуссия, но никто таких статей не приносит.

Я склонна полагать, что слом общественного мнения произошел под влияние российского телевидения и особенно программы “Вести”, которая вдруг стала удивительно проармянской и которая не упускала не едино случая в своем восьмичасовом выпуске (который в основном и смотрели в Армении, так как вечерний выпуск по местному времени приходился уже на ночь), чтобы похвалить Армению за ее непреклонное стремление к независимости и сообщить, что прояви Армения в этом вопросе твердость, русские бы стали любить ее еще больше. Говорилось также, что в России уверены, что армяне все как один проголосуют за независимость. Все время предшествовавшее референдуму меня поражала навязчивость этой темы. Боюсь, что эта лесть повлияла на общественное мнение больше, чем обстрелы.

Один мой знакомый, заметив, что неучастие Армении в Новоогоревском процессе приветствуется СМИ, пошутил: “А если Тер-Петросян приедет, то по “Вестям” передадут, дескать, приехал пьяный Левон Тер-Петросян и нес антисоветчину”. Все почти буквально так и получилось. Когда Тер-Петросян приехал в Ново-Огорево, по “Вестям” это сообщили так: “Приехал Левон Тер-Петросян. Он был угрюм и все время молчал.” (За точность цитаты, конечно, не ручаюсь, прошло много лет, по, по-моему, я воспроизвожу ее почти буквально, такое трудно забыть.) Вышло ничем не хуже, как если бы сказали: был пьян. Короче, не суйтесь ребята.

Однозначность выбора Армении невозможно объяснить ничем, кроме этого “гипноза”. Ведь вся опасность независимости вполне осознавалась, а сама независимость ценилась не очень высоко ввиду печально исторического опыта Армении. Боюсь, что армяне восприняли дело так, что русским надо, чтобы они отделились. Я была в Армении в весь период перед референдумом, уехала за несколько дней до него и видела, что результат его вовсе не был так предрешен, как об этом говорили СМИ. Я тогда знала только одно, армяне либо все проголосуют “за”, либо все проголосуют “против”. А голос телеведущей из России все пел и пел свои сладкие песни. Армения подчинилась.

 

[Зиму я пропущу. Был холод и темнота — ни газа, ни электричества, ни отопления, перебои с водой, нехватка продуктов. Люди почти сходили с ума. Боюсь, что описывать умонастроения невозможно. Их просто не было. Было одно желание, чтобы хоть на час-два дали свет]

 

Весна 1992

Чтобы описать настроения следующей весны (1992 года), прибегну к автоцитированию. “Спешить с независимостью не хотели... Теперь медленно привыкают к тому, что Армения и Россия совсем разные страны. Я отмечала оговорки: “Мы... Ой, то есть не мы, а Россия”. Разрыв с Россией переживается довольно тяжело... Кожей ощущается тоска расставания и обида за то, что русские этого так и не поняли... Сейчас это настроение притупилось, смешалось с общим тревожным чувством. Наступил новый поворот в судьбе Армении — что там, за поворотом? Умудренные горьким жизненным опытом армяне в независимость как таковую не верят. Слишком долго Армения была ареной соперничества держав, ею играли как игрушкой. И сейчас она как ощетинившийся ежик... В газетах нет-нет да мелькнут как бы антианглийские (читай, антиамериканские) статьи: “коварному Альбиону” здесь перестали верить еще сто лет назад... Чувство неопределенности мешает даже радоваться победам в Карабахе.”[20]

 “Обычно я привыкаю к Еревану почти мгновенно” дома, улицы, лица — все знакомо до мелочей. Этой весной, чтобы привыкнуть, понадобилась неделя. Ереван как будто тот же, все на месте, а словно чего-то не хватает. И ереванцы сами не могут привыкнуть к своему городу, тоже гадая, что изменилось? Я слышала разные объяснения, а один мой знакомый в сердцах сказал: “Словно чума прошла”. Это о том, что все не открываются уличные кафе — нет электричества, нет кофе, нет мороженого... Чтобы выпить чашку кофе, приходится обследовать весь город. Это разрушает структуру городской жизни: вся обычная кофешная публика шатается из угла в угол, как неприкаянная. Изменились и лица людей, мало улыбок. Раз услышала: “У вас будет хорошо, если не завтра, то послезавтра, а у нас — никогда.” О провозглашенной независимости — не жалеют, хотя, кажется, сами себе при этом удивляются. Но привкус ее вынужденности продолжает чувствоваться... Бытовые трудности ереванцы терпят довольно стойко — как что-то внешнее, не относящееся к существу дела. Что они, эти трудности, в конце концов, по сравнению с нарастающим чувством одиночества и смутным ощущением катастрофы.”[21]

Странная была весна. До середины марта на улицах Еревана лежал мокрый снег.

 

Ностальгия

С 1992 года начинается рост ностальгии по России. В 1992 — 1994 годах можно было услышать рассуждения, что американцы не годятся русским в подметки и что “Россия — это воздух, которым мы дышим”. Политика властей Армении в этот период умеренно антирусская, они пытаются помириться с Турцией и найти себе покровителей среди западных держав. Но к народу Армении эта политика имела слабое отношение. В целом эти годы — период прострации. В 1992 — череда неудач на фронте, сдан райцентр Мардакерт, крупные населенные пункты Шаумяновск и Геташен. Затем — ужасы блокады. Ереван без электричества, отопления, газа (отопления и газа нет до сих пор и в центральных районах города их уже не будет — коммунальное хозяйство вышло из строя). Страх длинных темных холодных ночей. Нищета. Один только хлеб на завтрак, на обед и на ужен. Но это еще не время, когда возникло ощущение, что Россия может окончательно отдалиться от Армении.

Оно возникло примерно в 1994 году. Возникло реальное ощущение того, что Россия не интересуется делами Армении и готова сбросить ее как ненужный балласт. Высказывания политических российских политических деятелей вполне поддавались такой интерпретации. После интервью посла России в Армении в газете “Голос Армении” была опубликована статья под красноречивым заголовком “Чужой посол родной России”. Через месяц после нее — статья давшая старт аналогичным публикациям на три года вперед (вплоть до весны 1998 года) “Какая Армения нужна России?”. “В условиях, когда прорусская ориентация Армении уже ни у кого не вызывает сомнений точно так же, как пробуждение если не имперских, то, во всяком случае, великодержавных устремлений Москвы, когда наши мелкие шажки в сторону Запада, а временами и Турции воспринимаются скорее как безобидные детские шалости, чем серьезные намерения по расширению круга партнеров, невольно задаешься вопросом: а насколько окончателен этот выбор? И самое главное: если все мы такие основательно прорусские, то можно ли говорить о проармянской ориентации нынешних правителей России?”[22] — писал ее автор.

Я цитировала эту статью в своей работе о политической мифологии армян как пример антирусской публикации, но указала тогда, что публикация сохранилась в моем архиве потому, что тогда эти слова воспринимались почти трагически, как крик отчаяния.[23] Поэтому возвращаюсь к ней снова. Говорилось в статье о том, что возврата назад нет (Левон Тер-Петросян уговаривая своих соотечественников испробовать независимое существование, говорил о том, что если не понравится, всегда можно вернуться). Говорилось о деятелях армянской культуры, которых любовно взращивала империя и о том, что никогда больше не будет ни человеческого интереса к Армении и равных отношений с ней. Ей уготовлена судьба колонии, не более того. А то и нечто еще более ужасное.

И вот тогда впервые в Ереване стала как заклинанье звучать песня со словами: “Россия, я верю в твою силу. Узнаешь ты, где правда, а где ложь. Россия, наступит день, Россия, И ты святые крылья обретешь”. В тот год я слышала ее несколько раз. Но самое удивительное — когда обычный рейсовый автобус ехал по проспекту Азатутян и водитель включил эту песню на полную громкость. Это было похоже на демонстрацию.

 

Песни ереванских кафе и ереванских маршруток

История тех песен, которые крутятся в ереванских маршрутках и кафе очень увлекательна. Надо отметить, что в Ереване невероятное количество открытых кафе и во всех них играет музыка. Музыка звучит и в автобусах, маршрутных такси не всегда, но очень часть, гораздо чаще, чем в России. Крутится обычно то, что нравится хозяевам заведения, чаще всего вовсе небогатым, или шоферу. Поэтому до некоторой степени подбор песен отражает умонастроение простых людей.

В первые перестроечные годы в ереванских уличных кафе преобладал армянских фольклор и боевые песни армянских фидаи. Русской эстрада была, но наравне с модной англоязычной. Это была та же самая эстрада, что и в России. С 1991 года англоязычная эстрада практически исчезает. Русскоязычная меняется. Это любо грустные песни об ушедшей любви, либо бравые патриотическо-белогвардейские. Как я уже упомянула выше, последние звучали на фоне, когда армянские парни шли воевать против советских солдат и это никого не смущало.

Примерно с 1992 года в ереванских уличных кафе звучат наравне с белогвардейскими песнями блатные. В течение следующих пяти лет русский “блатняк” составляет чуть не половину  песенного репертуара Еревана. Солидный пласт составляли белогвардейские песни. Очень редко звучали армянские народные песни, но сохранилась армяноязычная эстрада. Очень немного — обычная русская эстрада, но вся в минорных тонах. При почти полном отсутствии англоязычных песен, все более популярными становились французские песни и музыка, главным образом, Джо Дасен и оркестр Поля Мариа (Шарль Азнавур — не в счет, так как он армянин и его слушали и слушают всегда). Я не могу понять почему, но мне кажется, что наиболее ностальгично звучал именно “блатняк”, именно он отражал душевный надрыв.

Русские патриотические песни звучали все откровенней. В кафе на центральном проспекте любили гонять песенку: “Прощай родная станица, эх, держись заграница!” Однажды один из моих знакомых задумчиво прокомментировал: “Интересно, что по этому поводу должен думать честный эстонец”. Изредка, но  до прошлого года включительно все чаще, не в кафе, а в общественном транспорте включались песни типа: “Дорогая моя столица, золотая моя Москва”. Вообще было много старых песен, эстрады 60 — 70 годов. Это звучало на фоне довольно напряженных политических отношений с Россией и на фоне умеренно антирусского курса тогдашнего армянского руководства, когда русский язык был признан за иностранный (сейчас, русский опять преподают во всех школах и обычно называют не иностранным, а вторым языком). Тогда я услышала одну старую песнь, которая показалась мне ключом для объяснения обилия русскоязычной эстрады: “И только песня остается с человеком, песня друг, товарищ навсегда.”

С песней же “Россия, я верю в твою силу” происходили просто чудеса. До последнего, 1998 года, она звучала четыре года подряд постоянно и, не знаю почему, бум ее популярности приходился на август. В позапрошлом, 1996 году, в начале лета беспрестанно крутилась песенка с примерно такими словами (я цитирую по памяти): “Не надо ехать в Штаты, здесь тоже можно жить богато, прости, мама, я русского люблю”. Вдруг в один день песня исчезла из всех кафе, маршруток, магазинчиков. Недели три — четыре о России не было никаких песен. И вдруг снова: “Россия, я верю в твою силу”. Мне показалось тогда, что армяне просто не вынесли такой коммерциализации отношений.

Прошлым летом (1997 год) в кафе вообще не звучали песни — по какой-то причине это было строго запрещено. Я слышала и то толкование, что песни в кафе запретили, потому что это главным образом русские песни. Тем не менее, судя по маршруткам и просто по тому, что доносилось из открытых окон, много слушали белогвардейских песен и особенно, просто непонятно часто, “Гусарскую рулетку”, начинающуюся словами “На зеленом столе казино, что вчера еще называлось Российской империей ... ”  Эта тема жребия, смертельно опасной игры. Она становилась все более навязчивой. И вот в самом конце лета, подписан российско-армянский договор (никогда бы не могла подумать, что на него так сильно будут реагируют простые люди) — снова в разных местах “Россия, я верю в твою силу”. Эта песня звучала как аплодисменты. За один день в моем дворе ее прокрутили семь (!) раз.

С этого момента исчезают тревожные песни, и “блатняк”, и белогвардейские. В 1998 году 70 — 80 % уличных песен составляла обычная российская эстрада. Мне показалось это признаком спада тревожности, успокоенность, что Россия не уходит. Только под самый конец лета, когда в России начался финансовый кризис, в кофе, что у меня за стенкой (а там звучит обычно “живая музыка”) спели песню о поручике Галицине. Это, конечно, мало что само по себе значит, но мне показалось, что начинает возвращаться тревожность. Процентов 10 — армянская эстрада, остальное — французская, испанская, итальянская, латиноамериканская. Англоязычная продолжает отсутствовать.

В Ереване есть как бы “официальное” место прокручивания эстрады. Это — Поющие Фонтаны на центральной площади города — площади Республики. И в советское время, и в последующие годы там звучали песни почти только на армянском языке. Сейчас, как минимум с конца прошлого лета, Поющие Фонтаны практически поют только по-русски.

Я хочу уточнить следующее. Если на улице провести опрос, где напрямую задавать вопросы об отношении к России, никакой подобной картины не получится. Вам скажут, что в России армян обижают, что необходимо учить английский язык (теперь, когда русский язык в школах снова стал обязательным так говорить легко), но мне кажется, что уличная эстрада больше скажет о настроении людей. Ведь когда выбирают, какую кассету поставить на магнитофон, не думают о том, как это будет оцениваться, что  кто-то этот факт будет анализировать. Ее просто ставят для себя и своих посетителей, чтобы было близко душе. Почему в стране, где все твердят о необходимости знать английский язык, почти вообще не слушают англоязычных песен? Может быть потому, что английский нужен для дела, а русские песни помогают расслабиться и выразить свое настроение? И насколько искренне звучит “Россия, я верю в твою силу” в обычном ереванском дворе, где ее по идее должны услышать только армяне. Где просто нет неармян, если не считать меня, но обо мне не все и знают, и кто бы стал крутить песню для меня персонально? Песни расскажут о том, что вам не скажут словами.

 

Россия опять заняла место “образа покровителя” и это дало покой. Но образ русских опять начал двоиться. В разговоре о России вам скажут прежде всего, что Россия — союзник, что практически от нее одной зависит безопасность Армении. Потом вам скажут, что, однако, в России армян за людей не считают и те, кто там не был в последние годы, бояться ехать, чтобы не увидеть доказательств этому. Выскажут и целый перечень претензий к России как к союзнику. Потом скажут, что Россия все-таки осталась родной страной и никакая она не заграница. Потом — что надо учить английский язык, а также посещать компьютерные курсы. А русский знать не обязательно. А все-таки детей не только в школе, но и дома стараются учить русскому. Даром, что необязательно. Хотя армяне в России теперь не армяне, а “лица кавказской национальности” В райцентре, где русских нет — часть вывесок (новых) по-русски. И кафе “Теремок” в центре. Я удивляюсь, а местный житель говорит: “А я удивляюсь, что Вы удивляетесь, всегда же так писали.” А что же вы пишете по-русски, если “лица кавказской национальности”? И почему крупнейший на сегодняшний день армянский прозаик Грант Матевосян утверждает: “Наше духовное родство еще долго будет продолжаться... И вообще — со времен Пушкина с Россией в сфере идеологии лучше понимали и были ближе друг другу, чем Европе” ? И еще: “Во мне говорит приверженность вчерашней империи.”[24]

 

 

Что пишут о России армянские газеты?

 

Чтобы объяснить, как армяне сегодня видят Россию и русских, я попытаюсь сделать обзор армянской прессы. Это будут русскоязычные газеты, которые я читала ежедневно на протяжении трех месяцев. Здесь важно оговорить их статус. Русскоязычные газеты в Армении — это не газеты для русских. Русских в Армении вообще немного. Они издаются армянами для армян же. Это дань традиции. По содержанию русскоязычные и армяноязычные газеты отличаются незначительно. Некоторые из русскоязычных газет являются очень популярными и весомыми, как, например “Голос Армении”. Другие популярные русскоязычные газеты — “Урарту” и “Новое время”. На русском языке выходит и официоз “Республика Армении”, имеющая и армяноязычную версию под тем же названием, но по-армянски, “Айястани Анрапетутюн”. Имеется русскоязычная газета для бизнесменов и рекламные газеты. Русскоязычные газеты читают не менее, если не более, чем армяноязычные, и по качеству они обычно считаются лучше.

Этот год в Армении своего рода поворотный. Очень многие темы, которые казались уже закрытыми для публичного обсуждения, поднимаются вновь. Прежде всего это переоценка десяти прожитых лет. Я бы классифицировала темы, которые так или иначе касаются России следующим образом: антагонизм к США и НАТО, неприемлемость для Армении вытеснения России с Кавказа и Закавказья и формирования так называемого “общекавказского дома”, констатация необходимости для России иметь в Закавказье союзника в лице Армении, претензии к России по поводу ее недостаточно однозначной политики, констатация того факта, что именно Россия являлась и является опорой и поддержкой Армении, необходимость повышения статуса русского языка в армянских школах, тема Великой отечественной войны, восхищение Белоруссией.

 

“Сейчас самое время отправлять в Минск  правительственную делегацию”

Я начну свой обзор армянской прессы с последней темы, поскольку она появилась только в этом году, самое раннее осенью прошлого, и появление ее симптоматично по двум причинам.

Первая — это своего рода возрождение образа “идеально русского”. При том, что за прошедшие годы накопилось немало обид на Россию и русских с их навязчивой идеей о “лицах кавказской национальности”, где-то как бы в “заповеднике” (каковым, получается, оказывается Белоруссия) сохранились “русские а la Абовян”. (Армяне вряд ли сильно отличают белоруссов от русских). Вторая — это попытка Армении творить свою политику так, как бы ей этого хотелось, возможность для Армении адекватного внешнеполитического действия.

Армения по своему внешнеполитическому менталитету нуждается в дружбе, не в прагматической, не в партнерстве только ради выгоды, а тесных, почти “межличностных” отношениях. Армяне могут сколько угодно рассуждать в газетах о прагматическим союзничестве, на практике оно менее всего прагматично. В него вкладывается приблизительно то содержание, которое на “межличностном” уровне вкладывается в понятие “дружба”. Союзничество без дружбы, без личной приязни и даже привязанности для армян не осуществимо. Они очень любят говорить о партнерстве, но на практике просто не умеют вступать в отношения, которые в международной политике принято называть партнерскими. Для них реальна либо глубокая и длительная преданность союзнику, либо отношения сиюминутной выгоды.

 В мире практически нет субъекта, с которым эта дружба для армян возможна, всерьез подружиться с Россией сейчас немыслимо. И Армения выбирает “альтер эго” России — Белоруссию. Это же — попытка установить связь с “русскими а la Абовян”, а через них — с Россией. Всплеск подобных публикаций наблюдался примерно с середины июня до середины июля этого года. Этому периоду предшествовал другой, где доминировали статьи, в которых надежность современной России как союзника ставилась под сомнение.

После же середины июля статьи в газетах становятся иногда откровенно прорусскими и в них вновь начинает чувствоваться определенный надрыв, в котором и страх за свою судьбу, если Россия из Закавказья уйдет, и жалость к России, у которой у самой так много бед.

В “белорусский месяц” в газетах не только не было статей о России, но почти не было упоминаний о ней, разве что в хронике новостей. В этот момент, преступая к анализу публикаций армянских газет о России и просматривая прежде всего текущую периодику, я растерялась. О России просто не писали ничего, не высказывали никаких оценочных суждений.

Образ Белоруссии предстает в совершенно идеальном свете. Ни в одной статье, где о ней упоминается, нет ни единой отрицательной характеристики. Все только в превосходных тонах.

Прежде всего образ Белоруссии облагораживается в бытовом смысле, подчеркивается, что все обиды, касающиеся России, к Белоруссии не относятся. “Фраза “лицо кавказской национальности” [в Белоруссии] не произносится. На этой земле похоронено много войнов-армян, защищавших Белорусь во время Великой Отечественной войны.”[25] В Белоруссии “есть выходцы с Кавказа и Закавказья, но нет “лиц кавказской национальности”.”[26]

Кроме того, там власти непохожие ни на какие власти в мире, президент, непохожий ни на одного другого президента. “Принято считать, что основным препятствием на пути интеграции встают так называемые национальные лидеры, нежданно-негаданно превратившиеся в президентов так называемых независимых государств. Сомневаться в этом мало кому взбредет в голову: если можно быть королем, то кто добровольно изберет статус князя с неопределенными функциями и полномочиями. Но судьбе было угодно распорядиться так, чтобы в наш корыстный век такой человек, как не странно, появился и повел за собой миллионы людей... Лукошенко опровергает едва ли не все концепции своих коллег и посему был осужден на развенчание — главным образом, за собственные “грехи”, но еще и потому, что так рьяно ратовал за интеграцию.”[27]

В смысле экономики это тоже уникальная республика. “Не признать тот факт, что Белоруссия — единственная страна на постсоветском пространстве, обеспечивающая рост производства, нельзя.”[28] “В Белоруссии, напомню, не закрыт ни один завод. Сельское хозяйство полностью обеспечивает страну, продавая излишки России.”[29]

Кроме того Белоруссия однозначно дружит с Россией. “Даже демпечать сознается в том, что настоящим стратегическим союзником России (из числа бывших союзных республик) является только Белоруссия и Армения.”[30]

Отсюда вывод: “Я думаю, что сейчас самое время отправить в Минск представительную делегацию с предложением оформить полномасштабные отношения и заключить договор о дружбе и сотрудничестве.”[31] “Кто должен быть инициатором в налаживании отношений с Минском? Кому это больше нужно — Минску или Еревану?”[32] Подразумевается — Еревану.

 

“Моей Родине, моей Армении нужна сильная единая Россия”

Такое восхищение в адрес России обычно не высказывается. Россия выглядит в современной армянской прессе скорее как неразумное дитя, которое невсегда правильно понимает свою же собственную пользу. Правда, поток подобных публикаций сократился начиная с нынешнего лета. Вот типичная цитата: “Создается впечатление, что Россия ищет друзей вовсе не там, где они есть. И именно по этой причине проигрывает все геополитические схватки.”[33]

В частности — в Закавказье. “Если Россия действительно хочет сохранить хоть часть своего влияния в Закавказье, то должна пойти на адекватные меры. Только вся беда в том, что она на это вряд ли способна. То есть все продолжится так, как шло до сих пор — по американскому сценарию и без Армении.”[34]  Армения же остается в полной власти США. “У России положение безвыходное: пока Ельцин суетился вокруг друга “Билла”, США делали все, чтобы окончательно выкинуть его страну из Закавказья. В обстановке, когда поднять голос против Вашингтона не хватало сил, имело смысл помочь сделать это другим.”[35] Более конкретно, помочь Армении самой бороться за свои и российские интересы.

Россию называют единственном, но, “будем откровенны, не очень надежным союзником.”[36] В статье под трагическим названием “Одни” читаем: “Официальная Россия не раз подчеркивала, что в случае конфликта с Азербайджаном не намерена оказывать нам военную помощь.”[37] И даже еще более громко: “Москва вслед за сильными мира сего надеется вырвать свою пусть мизерную долю в любых нефтяных сделках. Но сможет ли Россия, даже ценой предательства своего традиционного союзника, рассчитывать хоть на минимальный куш [бакинской нефти]?”[38]

Тем не менее все однозначно. “Так уж распорядилась ее величество история, что нет у нас партнера надежнее России. Если мы понимали это во времена мощи северного соседа, то просто невозможно отмахнуться от него в тяжелую пору его испытаний.”[39] “Моей Родине, моей Армении, нужна сильная единая Россия, иначе Турция за очень короткий промежуток времени превратит последние наши рубежи, последний кусочек армянской земли в одну из своих северных провинций.”[40]

Поэтому сам факт союзничества с Россией сомнению не подвергается. Ложкой дегтя в бочке меда оказывается только слово “партнерство”, которое в последнее время часто заменяется слово “союзничество”. Но и тут есть двойное дно. Когда о России говорят в положительном контексте, то говорят именно о партнерстве и в принципе, редко подвергается сомнению, является ли Россия хорошим партнером. Когда Россию ругают, то употребляют слово “союзничество”. Сплошь и рядом, лет пять уже, не меньше, под вопрос ставится: является ли Россия хорошим союзником.

Видимо, та степень близости и надежности в русско-армянских отношениях в глазах армян не тянет на союзничество в чистом смысле слова. Скорее в данный момент армяне назовут своим союзником Белоруссию или даже Сербию (о ней в последнее время пишут не мало и основная тема: “Мы должны понять сербов и мотивацию их поведения 1990 — 1998 года”[41]), хотя с ними нет тесных связей. Зато есть связь душевная, которая отсутствует с Россией.

Или другой вариант: если в Армении говорят об отношениях дружбы и союзничества с Россией применительно к себе, то говорит как бы во множественном числе, ставя себя в ряд с другими союзниками, как в вышеприведенной цитате о том, что союзниками России из числа бывших республик являются только Армения и Белоруссия, или же практически говоря о себе во множественном числе, как в редакционной статье официальной правительственной газеты: “Сегодня этот праздник называется Днем Независимости и отмечается не только на одной шестой части суши но и во многих государствах, с которыми ее связывают неразделимые узы многовековой дружбы и сотрудничества, а сегодня еще и надежное стратегическое союзничество.”[42]  О ком, кроме самой Армении здесь может идти речь? Интересна и оговорка об “одной шестой части суши”, в официозе!

Однако предполагается, что Армения в ключевых вопросах выступает в качестве “альтер эго” России. В качестве примера можно привести цитату по поводу перспектив СНГ (в котором, как мне кажется, Армения сама по себе не очень заинтересована: “Позиция Армении [по поводу СНГ] прорисовывается в контексте стратегического партнерства с Россией, а в судьбоносных вопросах партнеры просто не имеют права придерживаться разных позиций. Москва же, как видно по всему, всячески будет стараться сохранить СНГ.”[43]  Это же относится и к вопросам военного сотрудничества (в котором Армения как раз заинтересована): “Кое-кто надеется, что будет положен конец российскому присутствию в Закавказье, но при этом, по всей вероятности, Армению в расчет не берут. Если в регионе что-то и изменится, то только то, что центр российского военного присутствия из Грузии передислоцируется в Ереван.”[44]

Аналогично и в официозе: “Армения делает много, чтобы сохранить на своей территории военное присутствие России, по выражению президента Кочаряна “гаранта стабильности в регионе”.[45] Это естественно, если признается, что “с Россией, с ее военным, экономическим и политическим присутствие в республике связаны если и не основные, то, во всяком случае, весьма существенные надежды как на урегулирование карабахской проблемы, так и на становление экономики Армении.”[46]

Впрочем, случается, что внешнюю политику России в Армении даже хвалят (чего раньше вовсе не было): “И США, и НАТО продолжают политику дипломатического шантажа Белграда, и если что не позволяет воплощать ее в жизнь, так это только объективная позиция Москвы и, в известной степени, Парижа”[47]. Раньше бы акцент сделали на том, что Россия помогает сербам недостаточно.

 

“Выстраданный и проверенный веками опыт дружбы с Россией...”
Слова как будто из прошлого.

Не в значительном количестве, но встречаются и определенно прорусские публикации в духе давно прошедших лет. “Со времен Петра Великого и после при русско-турецких и русско-персидских войнах XVIII — XIX столетия народ Армении, по примеру греческого, сербского, болгарского, румынского и других народов, неизменно становилась на сторону России, надеясь на ее помощь в избавлении от варварского ига. Каждый армянин с колыбели знает и помнит вещие слова армянского просветителя XIX века Хачатура Абовяна — основателя нашего нового литературного языка, “армянского Пушкина” — из его классического произведения “Раны Армении”, а именно слова о русском освободителе: “Да будет благословенна нога русского, вступившая на нашу священную землю””[48].

Известная поэтесса Сильва Капутикян пишет: “У нас, у армянского народа, есть выстраданный и проверенный веками опыт дружбы с Россией, есть взаимные интересы, и попытка вытеснить его из нашей жизни, как показали вышеупомянутые “ниспровергающие бастилии” годы — гиблое дело... Заключенный недавно межгосударственный договор между Россией и Арменией говорит о многом. Не менее показателен и тот факт, что в пользу присоединения Армении к союзу Россия — Белоруссия собрано около миллиона подписей.”[49] Сильва Капутикян цитирует свои старые стихи о том, что “от турецкой земли до моей чрез Москву пролегает дорога”, за которые ее проклинали политические деятели конца 80-х — начала 90-х и которые теперь были встречены овациями.

Но более важны многочисленные публикации, затрагивающие тему Великой отечественной войны и относительно не столь многочисленные, но заметные о статусе русского языка в современных армянских школах.

 

“Русофобия, даже на уровне языка,
никогда всерьез не может быть понята и принята в Армении”

“Господи, на какую ерунду были потрачены эти годы ! ... И к чему в конце концов пришли? Достигли высокого уровня культуры в рамках моноязычия? Напротив, в результате всех этих насилий и запретов нынешнее поколение не знает ни одного языка — ни армянского, ни русского. ... Семь лет били молотом невежества по национальной культуре. Семь лет на законодательном уровне заставляли людей жить по правилам, в том числе языковым, генетически им чуждым, потому что русофобия, даже на уровне языка, никогда всерьез не может быть понята и принята в Армении. И потому борцам с русскоязычием приходилось “огнем и мечем” выжигать “крамолу” и насильственно выдворять детей из русских классов. Никто за эти годы так и не понял, почему два языка — русский и армянский — развели по обе стороны баррикады, почему уважение и знание русского языка стало альтернативой любви и знанию национального. Но все это было сделано. И кто определит теперь себестоимость этой ошибки, кто подсчитает, чем обернулась для нации эта нелепая и невежественная борьба? Тем, что значительная часть интеллигенции, преимущественно русскоязычной покинула Армению, увозя детей, которые уже вряд ли когда-нибудь вернутся. Тем, что мы потеряли целый пласт культуры и скорее всего уже необратимо. Тем, что улицы города украсили безграмотные надписи, в который до неузнаваемости исковерканы не только русские, но и армянские слова. И наконец тем, что борьба с массовым русскоязычим, обернулась так называемым англоязычием, усердно внедряемым во все сферы жизни.”[50]

Здесь удивительно, что англоязычие объявляется вредным как бы само по себе. без доказательств и объяснения причин (скорее всего оно просто раздражает автора письма в газету, учительницу русского языка, но раздражает оно не только ее), а также, что хорошее знание армянского языка увязывается с хорошим знанием русского. Иначе почему ошибки в армянском языке объясняются недостаточным изучением русского?

Впрочем, это только выглядит странно. Автор имеет ввиду, что многие из ереванских армян используют своеобразный сленг, состоящий из смеси русского и армянского. Впрочем, так было и раньше, а сейчас, мне кажется, армянский язык стал чище и манера использовать русские слова спрягая и склоняя их по правилам армянской грамматики (как знаменитая фразочка: “углови магазинум колбаси очереда” — очередь за колбасой в угловом магазине) отошла в прошлое. Безграмотных же надписей по-русски не так уж много, другое дело, что ошибки повторяющиеся. Впечатление, что за прошедшие десять лет армяне несколько подкорректировали грамматику русского языка и верными шагами идут к созданию собственного диалекта его. Но это в письменной речи. Устная речь довольно гладкая даже у детей. В настоящий момент русский в объеме двух часов в неделю считается обязательным в каждой школе, а далее зависит от дирекции. В некоторых школах преподаванию армянского и русского отводится приблизительно равное количество часов.

Сожаление высказывается и по поводу сокращения преподавания русской литературы. “Огромный вред не только развитию, но и воспитанию подрастающего поколения нанесло исключения преподавания русской литературы из программы средней школы. Произведения русской классики, признанные и высоко оцененные во всем цивилизованном мире, утверждали идеалы высокого и прекрасного. Чем можно заменить произведения Пушкина, Толстого, Достоевского ?”[51] В настоящее время в обязательном порядке русская литература преподается только в течение одного года и в армянских переводах, далее зависит от школы.

 

“То было наша война...”

В течение всего мая и июня потоком шли публикации, в которых заново переосмысливалось участие армян в Великой Отечественной войне. “Великая отечественная война уже история, наша с вами история... Больно видеть ветерана, продающего на вернисаже свои ордена и медали за гроши, на которые он купит потом буханку хлеба, а еще больнее слышать из уст представителей прошлого режима о том, что “война была не наша и пусть империя Советов позаботится о них”.”[52]

22 июня правительственная газета “Республика Армения” вышла с большой статьей на первой странице под заголовком “То была наша война.” “22 июня 1941 года немецкие войска без предварительного объявления войны атаковали границы СССР. Так Вторая Мировая для народов бывшего Союза, в том числе и армянского, превратилась в Великую Отечественную... Эта истина сейчас выглядит как давнишний и нереальный сон — так много вокруг изменилось, так много объявилось “новых пророков”, порой пытавшихся навязать армянскому народу мысль, что, мол, нам, армянам, та война была навязана.”[53]

В редакционной  статье “Голоса Армении” причастность армян к Великой Отечественной обыгрывалась более лирично и две победы — 9 мая 1945 и 9 мая 1992 (взятие Шуши в ходе Карабахской войны) как бы сливались в одну, важную и существенную для армян: “Майскими короткими ночами пили и, надеюсь, будем пить за Победу в далеком 1945 — в недалеком 1992.”[54]

Через несколько дней на первой же полосе “Голоса Армении” появляется письмо ветерана, написанное в совершенно “доперестроечном” тоне: “Победили все вместе, победил великий многонациональный советский народ, благодаря массовому героизму, любви и преданности Родине. Мы проливали за нее кровь, отдавали жизни, пядь за пядью отвоевывали ее у врага.”[55]

Тема Великой отечественной — новая попытка идентификации себя с Россией, во всяком случае в тех моментах, которые касаются войны. Я обратила внимание, что армянские военные говорят: у нас производится то-то, имея ввиду, что в России производится. И потому российское оружие — предмет особой гордости. Газета “Урарту” с явным удовольствием описывает новые образцы российского оружия (у России в популярной газете никогда такого не встретишь). “Зенитно-ракетная система С-300 — единственная в мире, обеспечивающая эффективную оборону от всех видов военно-воздушных угроз. У американцев есть аналог — система “Пэтриот”, но модификация С-300В в два раза меньше американской по количеству боевых компонентов, по могуществу боевых частей превосходит в семи раз, а по площади обороняемой территории — в 3 раза. Чтобы сбить цель системе “Петриот” в среднем требуется запустить четыре ракеты, российской — всего одну. Американцы не потерпят быть вторыми и поэтому развернули работы по превращению системы “Пэтриот” в систему “РАС-3”, которая должна быть самой совершенной. С этой целью провели полушпионскую-полууголовную операцию по закупке за 290 млн. долларов системы С-300. ... Но американцы фраернулись, потому что к тому времени у России уже была система С-300 ПМУ, превосходящая С-300В. А чуть позже появилась вообще уникальная система “Фаворит”, которая значительно превосходит по всем параметрам теоретическую американскую гордость “РАС-3”.” Однако после такого панегирика следует приписка в минорном тоне: “Но все эти моменты нас не особенно касаются.”[56]

Не так уж не касается. Многие армянские парни, граждане Армении, проходят срочную службу в частях Российской армии, дислоцированных в Армении и Грузии, куда направляются через армянские же военкоматы. Присягу принимают на верность России. (Такое положение дел имеет соответствующие юридическое оформление.) Армян в этих частях значительно более половины личного состава. Служба в российской армии считается престижной.

 

“Любое (даже положительное) явление имеет и отрицательную сторону”

Удивительно, но этим летом популярной стала тема отрицательных сторон армянской независимости, причем сразу в нескольких газетах, включая официоз. В “Республике Армения” читаем: “Многие и сейчас продолжают расценивать беловежский сговор как величайшее достижение конца ХХ века. По-прежнему немало таких, кто считает, что чем дальше та или иная Россия будет от Закавказья, тем больше выиграет Армения. Увы, на этом ошибочном принципе строилась политика официальных кругов Еревана в 1991 — 1997 годах. Каких только обоснований и оправданий не искали курсу подыгрывания определенным политическим и деловым кругам Запада, стремящимся навязать переориентацию на Турцию.”[57]

Эта публикация по тону совершенно понятна. Распад Союза рассматривается как негативное для Армении явление. Подразумевается, что попытка отдалиться от России, выйти из-под ее защиты для Армении была опасна. Непосредственно слово “независимость” не употребляется. Тема слишком деликатна. Если армяне не хотели выходить из Союза, а я, несмотря на результаты референдума (ведь у меня были и собственные глаза, я видела на каком волоске в 1991 висел референдум) продолжаю полагать, что это именно так, это не значит, что сейчас армяне захотели бы от независимости отказаться. Скорее, можно сказать, что большинство было бы радо, если бы тогда Союз устоял. “Я хотел бы, чтобы не было того, что случилось, но тем не менее это должно было случиться, как должна была рухнуть берлинская стена. Хорошо хоть, не было гражданской войны.”[58] На вопрос о желательности воссоздания Союза отвечают вопросом же: “А зачем разрушили?”. Но, что  произошло — произошло. “Лишний камень в прошлое своей страны не брошу, но в отличии многих фарисеев от политики знаю точно: в одну и ту же реку дважды не входят.”[59] — пишет обозреватель “Голоса Армении”.

И тем не менее тот же  “Голос Армении” ставит вопрос более остро. “Говоря о независимости, многие четко представляли себе лишь формальную сторону дела, хотя мы уходили от какой-никакой, но семьи. Страна, как и человек, не может жить бобылем... Любое (даже очень положительное) явление имеет и отрицательную сторону. Я не знаю, сколько мы в точности выиграли от независимости, но размеры ущерба представляются четко. Принято считать, что за годы правления Тер-Петросяна Армению покинуло около миллиона армян. Если хоть половина из них не вернется назад в самое ближайшее время (если дети пошли в школу в России — пиши пропало), то вовсе неясно, как оценивать основной итог последнего десятилетия.”[60] Процитированная выше статья называется “Если б ты знал, как нам хочется домой.” Ее произносит в статье армянин, спасающийся от экономических неурядиц в стране, “от которой совсем недавно отделились “в порыве независимости”,”[61] и терпящий “неизбежные плоды независимости в виде дубинок московского ОМОНа.”[62] И так описана эта новая Москва, чужая армянам, что возникает впечатление, что под тем домом, в который “если б ты знал, как хочется” понимается старая Москва, старая семья народов, в которой у Армении было свое законное место.

В “Урарту” почти трагическое восклицание: “А может быть мы все, Армения и армяне не доросли еще до независимого и суверенного существования, а нам уютнее и комфортнее в рамках других больших государств.”[63] Тут только отчасти разочарование, в большей степени все-таки рисовка. Тем не менее гражданам Армении приходится периодически напоминать (видимо, как-то это не совсем в памяти укладывается, между прочим, у меня лично тоже), что Россия и Армения — разные страны. “Стоит еще раз повторить, что каждый должен прежде всего нести ответственность за свои поступки и помнить, что Россия — иностранное государство.”[64]

Но почему эти вопросы ставятся? Ни один народ в мире не мечтает о зависимости, не жаждет подчиняться. Никто никогда не скажет, что независимость сама по себе вещь плохая. Если армяне и хотят остаться с Россией, то не в качестве ее части, не в качестве бессловесного объекта чужого воздействия. И если армяне боялись независимости, то это означало только то, что они угадали эту игру в слова. Что под словом “независимость” может скрываться большая и худшая зависимость, чем они знали ее раньше, зависимость от субъекта, с которым не могут возникнуть человеческой связи. И каждый новый шаг к “независимости” вел бы в пропасть. Отсюда — неприятие “Общекавказского дома” и стоящего за ним патрона — Америки.

И если прежняя (то есть русская) власть была к армяне либо безразлична, либо даже добра — армянам в этом смысле везло, и они вообще, надо признать, начали было всерьез отвыкать от дурного к себе отношения, то очевидно, что хозяева “независимой” Армении будут обходиться с ней в своих корыстных интересах и без всяких церемоний. “Они называли нашу страну “островком демократии”, когда сотни тысяч людей покидали свои дома, чтобы спастись. Они радовались рождению поколения “молодых перспективных демократов”, когда эти перспективные не гнушались даже заказными убийствами...”[65] Хочет Америка в феврале 1998 бомбить Ирак и знает, что ядовитые газы могут попасть на территорию других стран, в том числе и Армении. “Не сомневаются в “побочных” эффектах этого шага, но руководствуются тем, что им самим опасность не грозит. А все остальные, какие-то азиаты, не в счет.”[66]

 

“За что мы не любим Америку?”

Несмотря на приведенные выше цитаты прорусская тематика выражена в армянских газетах хотя и достаточно отчетливо, но относительно слабо. О России вообще относительно немного публикаций. Свою роль, безусловно, играет неопределенность русско-армянских отношений. А вот тема антиамериканская, антиНАТОвская, антизападная постоянна, очень отчетлива и сразу бросается в глаза. “Бесславно закончила свой путь когорта убежденных западников, так и не сумевших привить превозносимые ими ценности на родной почве.”[67] “Мода на демократию пришла из Америки, но весь Запад пребывает в твердом убеждении, что если ты не демократ, то уже и не человек. Чтобы мы стали людьми в западном понимании этого слова потрачено немало средств — но только с результатами загвоздка: капризная птица демократии так и не захотела свить гнезда в наших краях.”[68] Особенно много обвинений выдвигается в адрес США: “США стремятся любой ценой представить дело так, будто сами народы мира просят американцев в роли судьи вмешиваться во все проблемы всех стран мира. На самом же деле американцы нужны лишь странам, подобным Азербайджану, для которых шантаж, блеф, спекуляция — главные инструменты внешней политики.”[69] Вывод: “Не следует полагать, что все должны жить по указке США”.[70]

Статья в “Голосе Армении” начинается с “лобового вопроса”: “За что мы не любим Америку? Вопрос мог казаться слишком грубым и прямолинейным, если не уточнить, что еще 10 лет тому назад он звучал бы просто абсурдно. Тогда еще давали о себе знать отголоски “холодной войны”, и главным врагом страны Советов, в составе которой мы имели честь состоять, несомненно была Америка, которую мы, тем не менее любили, Во всяком случае, относились к ней с определенной долей восхищения.”[71] США предъявляется немалый счет, за заведенный ими двойной стандарт, который выразился в поддержке сепаратистов в Косово,  поддержке Азербайджана и Турции, давлении на Иран, покровительстве Тер-Петросяна. “Когда у себя на Родине этот человек ничего кроме проклятий, не слышал, из Америки раздался голос президента Буша, определившего Тер-Петросяна как выдающегося демократа нашего времени. Любить после этого Америку и Буша мог разве что тот, кто сколачивал на войне, блокаде, безработице свои миллионы...”[72].

А еще Америку не любят потому, что считают врагом России. “Существуют и вопросы, в которых Америка наносит нам как бы косвенный вред. Обстоятельства последнего десятилетия сложились таким образом, что мы оказались единственным стратегическим партнером России в Закавказье. Плохо это или хорошо — вопрос иного порядка, но невозможно радоваться сокрушительным ударам, которые наносятся твоему союзнику. А что Америка занята именно этим, сомнений не вызывает. Вот фрагмент откровений американского военного эксперта Рэя Финча, всю жизнь занимавшегося анализом военного потенциала СССР, а потом России: “Я подозреваю, — пишет он, — что в нашем министерстве обороны и в вашингтонском сообществе существуют группы, которые материально заинтересованы в развале России. Развал этот не только оправдает расширение НАТО на Восток, но и позволит сохранить занятость для огромной части огромной машины, все еще работающей на “холодную войну”.[73] Следует обратить внимание, что поскольку автор говорит об опасности для России, он употребляет по отношению к ней вовсе не слово “партнер”, а слово “союзник”.

И даже Турция, давний враг, воспринимается не сама по себе, а как орудие Америки: “Вряд ли в этом контексте уместно полагать, будто Турция блокирует Армению лишь по собственной инициативе: имеется достаточно фактов, подтверждающих, что без согласия с “боссом” Турция на откровенно агрессивные акции обычно не решается. Следовательно...”[74]

США, НАТО, Турция стоят в одной смысловой цепочке: “Если говорят НАТО, то можно не сомневаться, что подразумевают Турцию.”[75] “... Любая эскалация напряженности в Карабахском регионе на данный момент не выгодна, ибо может привлечь в регион НАТОвские войска, как это пытаются сделать американцы в грузино-абхазском конфликте, Югославии и Косово. Присутствие здесь войск НАТО означает отрыв армяно-иранской оси от России.”[76]

Для одной страны НАТО, однако, делается исключение. Это Франция. Комплементы ей иногда заходят довольно далеко. “Хотим мы того или не хотим, геостратегическое поле под названием Армения, где ведут свою игру Россия, США, Турция, Иран, европейские страны, приобретает или стремиться пробрести патрона в лице Франции.”[77] Это слова из статьи, которая цитируется выше  и где речь идет о недопустимости вмешательства НАТО в дела Армении. Франция, определенно, воспринимается вне НАТО. “Сотрудничество Еревана и Парижа, безусловно, представляет особый интерес. Характерной чертой армяно-французских связей любого уровня является наличие в них элемента эмоциональности, что обусловлено двумя факторами: проживающей во Франции многочисленной и достаточно влиятельной армянской диаспорой, а также богатой истории армяно-французских взаимоотношений. Вместе с тем было бы ошибочным переоценивать эти факторы, ибо на самом деле отношения между двумя государствами носят комплексный, системный и довольно сложный характер.”[78] Действительно, к Франции в Армении отношение непростое.

 

“Не дом, а проходной двор, в котором жить будет невыносимо”

Первоочередной становится борьба против “Общекавказского дома”. “Ситуация такова, что даже если более масштабные стратегические (потенциально — и военные) противника США и Турции не слишком пока последовательны, то Армения, тем не менее, придется противодействовать.”[79] Между тем от идеи “Общекавказского дома” армяне ощущают непосредственную опасность. “Надо учесть то, что хозяйничать в “Кавказском доме” будут те же пантюркисты, независимо от того, какой из кавказских народностей они будут принадлежать. И если даже Армения будет принята в этот “дом”, она окажется в нем на положении чужака, на имущество которого будут посягать соседи.”[80]  “Оба альянса [ГАТ — Грузия - Азербайджан - Турция и ГУАМ — Грузия - Украина - Азербайджан - Молдова] не сулят ничего хорошего по крайней мере для других трех государств, не менее заинтересованных в будущем Кавказа: России, Ирана и, конечно, Армении. ... ГУАМ — орудие не только для ограничения влияния и изоляции России внутри уже СНГ, но и против армянского народа. ... Страны ГАТа не скрывают, что в их планах господство над Кавказом без России... Инициатива “Общекавказского дома” фактически “спонсируется” Анкарой и  противопоставляется инициативе России “За мир и согласие на Кавказе”... Кавказ, вернее, “Общекавказский дом”, который вознамерились создать Грузия и Азербайджан, — это не дом, и не общий, а обыкновенный проходной двор, в котором жить будет невыносимо.”[81]

Подоплека этих рассуждений в геополитических взглядах армян. Вся современная политика объясняется с точки зрения формирования “двух геостратегических осей — “Москва — Ереван — Тегеран” и “Вашингтон — Анкара — Баку”.”[82] Ведь мышление армян насквозь геополитично. Каждый элемент территории имеет в геостратегической карте мира свою роль. Армения связующее звено в первой цепи и камень преткновения в другой, ведь последняя предполагает единый проамереканский Кавказ. Армения на Кавказе — форпост России, способный разрушить чужую игру и навязать свою. В этом ее роль, из сказанного выше ясно: активная роль. Это не навязанная из-вне Армении игра. Она вполне соответствует нормативному видению армянами мира.

 

Итак, читатель мог убедиться, что тон публикаций армянских газет в целом прорусский, хотя и по публикациям чувствуется, что образ России продолжает двоиться. С тем, что относится к “идеальным русским” связаны с Великой Отечественной, русской литературой и Белоруссией (кстати, еще отчасти, с Сербией — хотя я не могу подтвердить это соответствующими цитатами — поскольку армяне уверены, что сербов мир бьет как бы вместо русских). Явно ощущение угрозы от тех сил, которые “играют” на Кавказе  против России, от идеи “Общекавказского дома”, а персонально от Турции (как и всегда) и США (что относительно новое, но в нынешней ситуации понятное). Собственно то, что для России в случае проигрыша обернется серьезной потерей позиций, для Армении будет означать полную катастрофу, поскольку она этой самой позицией и является. “Для Армении будущее всего Кавказа в целом имеет намного большее значение, чем возможно, для самой хозяйки Кавказа — России.”[83] Россия признается союзником в принципе. Союзничество, как я уже упоминала выше, для армян очень значимая категория. При всем при том, если судить по публикациям в армянской прессе (и не исключительно по ним, но сейчас я пока рассуждаю только о прессе), то реальная Россия до того, чтобы быть союзником не дотягивает и потому является только партнером. Я полагаю, что дело здесь не столько в политике России. Армяне способны оценивать реальное положение дел и не судить слишком строго. Причина в кличке “лицо кавказской национальности”. Пока она не исчезнет, будет любезное и милое партнерство, но не настоящее союзничество. Потому, так восхваляя Белоруссию, армяне утверждают, что там это проклятое выражение не используется.

 

Разрыв или воссоединение?

А теперь я подхожу к самой сложной части своей работы. Читатель ждет, несомненно, что я сравню анализ прессы с живыми впечатлениями. Это ожидание логично не только по содержанию, но и по форме. Огромный диссонанс получается между двумя частями моей статьи.

Но дело-то все в том, что я как бы прячусь за анализ прессы. Я описала в начале своей работы страсти бушевавшие вокруг темы России в предыдущие годы. Но они вдруг умолкли. То, что я увидела в этом году показалось мне сперва спокойным, ровным, мягким, очень доброжелательным безразличием. О России говорят мало. Что говорят, я уже описала выше. Но удивительно именно то, что мало. Это выглядело как конец целой эпохи. Эпохи чего? Мне долго казалось, что это конец душевной связи с Россией. И только постепенно я начинала понимать, что что-то здесь не так. Можно было бы ожидать разрыва, но он не был бы столь спокойным. При таком эмоциональном накале произошла бы скорее смена знака “плюс” на знак “минус”. А между тем на улицах часто слышна русская речь, армяне снова используют русский язык как обычный разговорный, для разнообразия что ли. В кафе — русская эстрада, но не та, с надрывом, как “блатняк” или белогвардейские песни, а обычная, та же самая, что популярна в России. По-русски поют Поющие Фонтаны на площади Республики.

Постепенно, я, мне кажется, стала понимать, что произошло. Ереван впервые за многие годы начинает немного походить на себя в доперестроечные годы. Ушли в прошлое годы повальной нищеты, годы без света и тепла, ушли в прошлое и те годы, когда вновь вспомнивший электричество Ереван, упивался им, тонул в огнях, когда каждая ночь выглядела как праздничная (это 1996 и 1997 годы). Импортные вывески поблекли и пооблупились, но большинство из них как-то забыли заменить новыми. Праздничность сменилась обычным ереванским уютом. И то напряженное отношение к России, почти сменилось тем спокойным, которое было до перестройки. Армении удалось удержать Россию у себя. Армения как будто бы снова присоединилась к России.

Разрыв или воссоединение? В течение всего августа я навязчиво задавала этот вопрос всем своим знакомым. “Нет не разрыв”, — отвечали мне. Я что же?” Молчание. Потом следовала порция обид и претензий, но как то не особенно эмоциональных. “Значит разрыв?” “Нет. Ну, ладно, можно сказать, что воссоединение.” Слово произносится с неохотой, но произносится. И затем: “Нам действительно теперь спокойнее. А неужели ты не понимаешь, почему у нас столько претензий. Потому что Россия — наш союзник. Не любили бы ее, не было бы обид.”

 

Ереван и Степанакерт

Но есть очень существенная причина, почему тема России внешне как бы отошла на задний план. Россия не ушла. Можно снова нарисовать ее идеальный образ, с одной стороны, можно предъявить массу обид и претензий с другой. Так было всегда. Сейчас так, но все-таки не совсем так. Сейчас меняется сама Армения. Она внутренне подошла к тому рубежу, когда должна выработать свою новую идеологию. И там будут другие слова и немного другие образы. То, что происходит сейчас — внутренний кризис, уже не армяно-русский (возможно, что он уже закончился тем, что армяне все-таки вернули Россию в роль союзника — пусть пока и с изъянами), а армяно-армянский конфликт. Его было не миновать.

Я прибегну к выпискам из статьи Манвела Саркисяна “Ереван против Степанакерта”, право на которое мне дает то, что цитируемую работу я подробно обсуждала с автором на стадии ее замысла и мы договорились, что нет возможности разграничить, где чьи мысли. За много лет совместных обсуждений идеи несколько раз перекидывались от одного к другому, развивались, трансформировались, вновь заимствовались.

К тому же есть существенная, на мой взгляд, причина, по которой я не хочу объяснить положение дел собственными словами. Я касаюсь темы, о которой в Армении в настоящее время почти не говорят. О ней знают, думают, но молчат. Идет процесс формирования новой идеологии (или новой мифологии?) и в него нельзя вмешиваться. В своем очерке о формировании Еревана я писала, что Ереван не имел никакой сложившейся идеологии, в основании процесса лежал только историко-политический миф. Сейчас Ереван стоит перед жесткой необходимостью обрести свой голос. В этой идеологии образ России займет свое место. Но пока процесс только начался я предпочитаю рассказать о нем словами Манвела Саркисяна, с которым я во многом согласна, хотя некоторые вещи объяснила бы иначе, в иных выражениях. Кроме того, я смотрю на проблему однозначно со стороны Еревана, а автор цитируемой статьи — в большой степени со стороны Карабаха.

В 1988 году “Нагорный Карабах впервые заявил о себе и как часть национальной абстракции и как суровая реальность. Поначалу городу [речь идет о Ереване] показалось, что исторический сон стал реальностью и вся жизнь превратилась в мистику. Карабах стал олицетворением этого сна...

А тем временем в Нагорном Карабахе формировалась новая жизнь и  новые представления о жизни. Карабах для всех был идеей, но не для карабахцев, для которых он был и оставался отчизной в беде, домом в огне. Критическая ситуация быстро вынудила карабахцев уйти от мистики, окружавшей их борьбу...

Появился второй полюс формирования жизнедеятельности армянского народа...

Несомненно, современный карабахский способ мировосприятия и деятельности имеет резкое отличие, если сравнивать его с привычными для армянской этнической общности... Способность к философскому обобщению крайне сужена, но одновременно крайне усилена степень восприятия практически значимых моментов реальности... Ни одна идеологическая установка или национальная традиция не представляют для Карабаха интереса, если она не дает ответа на требования стремительно меняющейся реальности.

Общность становилась все более деилогизированной вплоть до состояния крайнего прагматизма, при котором любая реализованная возможность ценится как высшее проявление жизни. Все остальное стало бессмысленным, в том числе и история, и живая пока традиция... Такая система оценок начала вырабатывать новые традиции мышления и новые устойчивые особенности восприятия и действия...

Анализ практики взаимодействий носителей различных позиций в политической сфере Армении позволяют с определенной степенью уверенности констатировать, что новое явление в Нагорном Карабахе обладает тенденцией вывести весь духовный мир и социально-политическую жизнь армянского народа из равновесия и вызвать невиданные трансформации его сознания и организации.

Вся остальная часть народа, кроме карабахцев, в той или иной форме продолжает воспринимать Карабах как олицетворение мистических национальных догматов Айдата. Карабах был и остается театром национальных амбиций для спюрка и доминантной политической идеей для общества Еревана.

Любой непосредственный контакт с ним вызывает конфликт. Карабаху отказывается в праве обретать материальный, тем более, человеческий облик. Сам Карабах этого не знает и не приемлет. У него свой мир и свое отношение к остальной части народа.

Ярким примером столкновения представлений Карабаха и Еревана стал политический марафон бывшего лидера НКР Р.Кочаряна на пути к власти в Армении. Впервые Карабах не в виде идеи, а в человеческом облике появился на политической арене Еревана. Тогда он был принят в роли высшего судии, и вызвал молчаливое преклонение. Авторитет Р. Кочаряна был непререкаем.

Совершенно иначе стала восприниматься его персона, когда Р. Кочарян выдвинул свою кандидатуру на пост главы Армении. Сама возможность “узурпации” высшей власти карабахским политиком виделась в Ереване как посягательство на свою честь. Ереван воспринял это как установление чужеродной власти... Не имея опоры в своей реальности, город кинулся в мистическую ностальгию...

Какова судьба государственной идеи и где находится центр национальной власти сегодня? Там, где находится идея. Если нацией управляет идея, то власть переходит в Ереван. Если нация управляется силой, то власть переходит в Степанакерт к воюющим легионам...

Сегодня Ереван погрузился в глубокий вакуум идей. Сегодня только эхо воюющей Армии Карабаха способно обеспечить стабильность и покой в Армении...

Какова судьба формирования новой политической философии? Может ли Ереван генерировать новую жизнеспособную идею, способную более ясно объяснить национальную реальность и объяснить навязываемую ему идею, рожденную в Карабахе? Или Еревану предстоит принять достоинство и величие выработанного в Карабахе нового видения?

Если это неприемлемо, то Ереван должен генерировать противостоящую идею более высокой пробы, способную стать более эффективной основой национальной политики.”[84]

Каков будет образ России в этой идеологии? Ниже я еще вернусь к этой теме, а сейчас обращусь к более отдаленной истории.

 

Армяно-русские отношения в ретроспективе

Тема России, безусловна, является одной из центральных в армянской культуре. Ведь с ней в течение уже многих десятилетий неразрывно связан в этнической картине мира армян “образ покровителя”. Если рассмотреть армянскую культуру XIX — ХХ века в ретроспективен, то можно показать, какими способами в разные периоды различными группами внутри армянского этноса эта тема “обыгрывалась”. В истории Армении уже “русского периода” реальные интересы армян и русских сталкивались немалое количество раз, хотя обычно по не очень значимым поводам. Иногда несправедлива была России, иногда армяне сами провоцировали негативное отношении к себе, иногда трения происходили из-за недостаточного понимания друг друга. Был даже момент, когда армяне и русские практически подошли к черте взаимных убийств (начало ХХ века, период правления на Кавказе администрации князя Голицына). И тем не менее, каждый раз, после определенных психологических потрясений, армяне вновь возвращали России ее статус покровительницы армян.

Практически вся армянская культура последних двух веков — это череда армяно-русских конфликтов, частью только психологических, частью материализовавшихся в конкретных действиях, конфликтов, которые все без исключения заканчивались примирением. Если посмотреть на историю со стороны армян (хотя и несколько иначе, чем они сами обычно на нее смотрят), то получится, что армяне все эти годы жили в постоянном психологическом напряжении, стремясь сохранить ту картину мира, где Россия была бы верной союзницей и охранительницей армян. Отсюда раздвоенность образа России, как попытка разграничения России обыденной и России как идеала. Отсюда и нервозность, чувствующаяся в чередовании различных версий армянской истории последних времен, версий, предъявляющих России серьезные обвинения, и версий, Россию оправдывающих во всем.

XIX век

Начало XIX века. Армяне всеми силами стараются помочь России овладеть Закавказьем. Среди русских генералов, возглавлявших закавказскую кампанию, были и генералы армянского происхождения: Валериан (Ростом) Григорьевич Мадатов (Мадатян) и Василий (Бергес) Осипович Бебутов. Армянские села выставляли на помощь русской армии свои отряды. Духовный лидер армян епископ Нерсес Аштаракеци, впоследствии католикос, призывал армян всемерно содействовать русским войскам, а с весны 1827 года принимал участие в боевых действиях. Естественно, армяне рассчитывали на признание своих заслуг в виде дарования Армении статуса автономии. Статус этот они не получают по независящим от себя обстоятельствам. В конце двадцатых годов XIX века происходит восстание в Польше и Николай I приходит к выводу, что более ни одному народу не следует давать в империи автономии. Епископ Нерсес, как поборник таковой, на какое-то время впадает в немилость к русским властям и высылается из Армении, в значительной мере по инициативе гр. Паскевича.. Армения оказывается разделенной между несколькими губерниями. Но армяне воспринимают сложившуюся ситуацию с полным спокойствием. В тот момент образ “идеального русского”, по всей видимости, сложившийся под сильным впечатлением долгожданного освобождения от исламского ига и описанный Хачатуром Абовяном, доминировал.

В течении следующих десятилетий образ России впервые начинает двоиться. Это чувствуется и по русским источникам того времени: соседствуют упоминания о бытовой неприязни армян к русским, открыто выражаемая бытовая же неприязнь к ним и восхищение доблестной службой армян на благо Российской империи. Князь Мещерский (который в принципе считался автором объективным) дает картину армянского квартала Тифлиса в совершенно жутких тонах: “Никакое перо не в состоянии описать мерзости этого азиятского квартала, где вонь затрудняет вам дыхание. Там концентрируются грязь и деньги всего Тифлиса. Но затем, одетые, приглаженные и снаружи вымытые, эти азиятцы являются и в фешенебельных частях города со всеми аллюрами господства.”[85] Но в той же книге ниже: “Теперь в рядах Кавказской армии выдающийся русский или выдающийся грузин — это редкость. Все армяне: Лорис-Меликов, Лазарев, Шелковников, младший Лорис-Меликов, Тергукасов, Алхазов.”[86] Еще ниже: “Армян на военное поприще никто не выдвигает. Их выдвигают каждого отдельно проявления в них замечательных дарований и способностей и затем собственный пример храбрости и неустрашимости... Армянин, пробивший себе дорогу и стяжавший себе имя в Кавказской армии, можно это наверное сказать, ни эту дорогу, ни это имя даром или фуксом не приобрел.” “Офицеры, полковники и генералы из армян не редкость. Они участвовали во всех русских войнах на Кавказе и отличались храбростью.”[87] И одного, и другого рода цитат можно привести в изобилии. Следует добавить, что, по всей видимости, еще в семидесятые годы прошлого века армян начали подозревать в сепаратизме, посколько кн. Мещерский, упоминая об армянских генералах, замечает: “Мы, русские, очень падки видеть всюду, в особенности там, где мы исполняем свои обязанности спустя рукава, сепаратистский элемент во всем и всяком, не вникая в существо вопроса: нет ли более доказательств в том, что люди, считаемые нами сепаратистами, отлично исполняют свой русский долг службы (иногда гораздо лучше нас).”[88]

Между тем русское правительство, до восьмидесятых годов оказывавшее армянам определенное покровительство, меняет знак “плюс” на знак “минус”. Причиной служат, главным образом, два события. В первом случае армяне оказываются по истине без вины виноватые. Балканская война, как известно, сопровождалась боевыми действиями на востоке Турции в результате которых к России была присоединена армянская область Карс. Естественно, армяне реагировали на это как всегда эмоционально, получив подтверждение своему образу “русских а la Абовян”. Перед русскими впервые встает вопрос освобождения от турок Западной Армении. Но это тот самый момент освобожденная русскими Болгария молниеносною переходит в лагерь противоположный  России — в сферу влияния Германии. Для России это психологический надлом. По поводу Армении произносится фраза: “Мы не хотим второй Болгарии” (кн. Лобанов-Ростовцев). С этого момента на  армян начинают смотреть с особым подозрением.

В другом случае армяне (правда речь идет скорее об западных армянах, армянах Османской империи) были виноваты сами. В начале девяностых годов они поддались провокации Англии, поднявшей Армению на восстание, имея про себя цель получить независимую Армению в качестве буфера против русской экспансии на юг. Немного позднее Англия, договорившись с турецким правительством, только еще замышлявшуюся “независимую Армении” на вполне реальное владычество над Кипром — именно с этого началась армянская неприязнь к англо-саксам). Армянское восстание было потоплено в крови. На территорию России устремилось множество беженцев. “Сношения кн. Голицина об их выдворении не привели ни к чему — турки их не принимали, МИД был недостаточно настойчив.”[89] Беженцев оставили в России, но на армян обиделись. Не только на западных, но и на всех армян вообще.

ХХ век

В начале ХХ века русско-армянские конфликты по разным поводам сыплются как из рога изобилия. Попытка закрыть армянские школы, попытка отчуждения имущества армянской церкви. Попытка громкого процесса против партии Дашнакцутюн. Попустительство массовых погромов армян со стороны кавказских татары (азербайджанцев). Со стороны армян — ряд террористических акций против представителей администрации кн. Голицина.[90]

Я не буду сейчас говорить о тех конфликтах, которые возникали на почве взаимного непонимания и несовместимости некоторых элементов культуры, конфликтах, основанных на недоразумениях, что не вело к серьезным политическим последствиям, но значительно осложняло отношения между двумя народами.[91]

С приходом на Кавказ нового наместника — гр. Воронцова-Дашкова — отношения с российскими армянами, однако, очень быстро нормализовались, более того, наместник пишет, что все реальные факты доказывают “преданность армян России.”[92] Снова наступает период покровительства армянам.

Ссора с западными армянами заканчивается примирением только накануне Первой Мировой. И тогда та же Дашнакцутюн, ведшая когда-то переговоры в Лондоне и руководившая террористическими актами на Кавказе при Голицине, в массовом порядке переправляет добровольцев на русский фронт, открыто отказывается от сотрудничества с младо-турецкой партией, с которой совсем еще недавно состояла в правящей коалиции и вызывает тем самым огонь на себя. В этот момент ее политика кристально прорусская. Все до единой ставки были сделаны на Россию.

В Турции — геноцид армян, в России — революция. Русские войска выводятся из Закавказья, а дашнаки и с ними все прочие армяне остаются предоставленными их собственной судьбе.

Связь с Россией теряется. Впрочем, остается по крайней мере один русский, продолжавший с армянами дружить.

Генерал А.И. Деникин, на дух не переносивший никаких сепаратистов и презрительно отказывавшийся от сотрудничества с какими бы то ни было национальными движениями бывших народов Российской империи, с дашнаками фактически находился в военном союзе. “По выражению одного из политиков того времени Армянская республика со своими силами составляла 7-й корпус “Добровольческой армии”.  ... От своих скудных запасов Деникин посылал в Эривань кое-какое вооружение. Армян не покидала надежда на восстановление единой России, и со своей стороны дашнакское правительство помогало армии Деникина чем могло.”[93]

Вряд ли взаимопомощь была значительной. Здесь важно скорее то, что Деникин был для армян “идеальным русским” и сам вступил в тесные отношения с такой  открыто, всем известно националистической силой, как Дашнакцутюн, поверил искренности ее расположения к России.

Следующим печальным эпизодом русско-армянских отношений был договор большевистского правительство с Мустафой Кемалем о том, что Россия отказывается от Карской области и Сурмалинского уезда. Взамен Ленин предполагал получить свободное судоходство через Проливы. Армяне лишились еще одного клочка своей родины. Карабах отошел под юрисдикцию Азербайджана, а Зангезур остался в Армении только потому, что на тот момент хозяевами в нем были армянские генералы Дро и Нжде.

А дальше армяне были заняты созданием своей новой — первой за многие века — столицы. И им в этом не мешали. В это время конфликтность из армяно-русских отношений практически ушла.

 

“И не принять поражения…”

Вот такими не идиллическими были на протяжении многих лет армяно-русские отношения. В контексте этой истории читатель может понять и современный психологический конфликт армян с русскими, а также, то, что вопреки ожиданиям, он не пошатнул в сознании армян образа России как покровительницы. То, что происходило в последнее десятилетие, происходило с армянами по сути дело не впервые. Если бы этот образ пошатнуть было легко, он рассыпался еще много десятилетий назад. Но именно миф о России, охраняющей армян от всех невзгод, России-матери, помог частично уничтоженному, частично рассеянному народу создать свой великий город, свой Ереван.

К Еревану Россия действительна всегда была ласкова. В ереванском сознании эта связь очень прочная, неразрывная. Ереван город очень молодой и он почти не помнит былых конфликтов. Он открыт России. Ереван — город символ, он, может быть, своеобразное воплощение идеи Айдата в ее позитивном смысле. И для него Айдат связан с Россией. Ему первый раз пришлось бороться за идею России. От этого тот эмоциональный накал в армяно-русских отношениях последних лет. Этого накала не было в Карабахе.

Карабах помнит все. Помнит, что в русско-армянских отношениях всегда существовали приливы и отливы. Помнит, что за союзничество России армянам всегда приходилось бороться, что ее снова и снова приходилось прощать. Возможно, образ России для Карабаха не столь уж незыблем, как для Еревана, хотя Карабах всегда верно служил ей. Карабах помнит казацкие нагайки в 1905, для Еревана дубинки в 1988 году оказались полной неожиданностью. А за прошедшие десять лет Ереван уже успел почти забыть о них. Карабах видит реальность, а Ереван свой идеал.

Но в психологической борьбе Еревана со Степанакертом (той острой борьбы, которая у любого народа разворачивается вокруг его основной культурной темы) победит Ереван. Ереван создаст свой новый миф. Потому что у армян всегда побеждает не реальность, а идеал, и это секрет их долгой жизни. Борьба между реальностью и идеалом — традиционный механизм внутриэтнического конфликта у армян. Весь армяно-русский конфликт, еревано-карабахский конфликт — это борьба с реальностью, в которой армяне жить не могут, в которой они бы не выжили.

Они хотели видеть “идеальных русских” и им удавалось это даже тогда, когда реальные русские стреляли по ним. Полторы тысячи лет, живя под различными завоевателями, они страстно хотели увидеть Армению. И они увидели ее, они создали ее почти из ничего. Они верили в геройство и в ответ на Геноцид, на презрение всего мира создали прекрасный город-памятник. Ереван победит потому, что не хочет верить реальности.

Грант Матевосян сказал странные слова: “Мы должны суметь обмануть и себя, и народ и не принять поражения”[94].