Крестьянская община в Армении (XIX-XX века)

Армянская крестьянская община представляет собой типичную восточную общину, во многих своих чертах сходную с русской общиной. Она, как и русская, была не просто поземельно-хозяйственным союзом, но и, в первую очередь, крестьянским "миром" со всем многообразием его функций (включая экономические, административные, управленческие, культурные, карательные, оборонительные), то есть по сути была мини-государством. В соответствии с обычным правом армянских крестьян основание на владение землей человеку давал вложенный в нее труд. Процесс труда был синхронным, то есть "мир" определял время всех сельскохозяйственных работ, хотя работали не сообща, а каждый на своем наделе и в свою пользу (так же, как и в России). Также был распространен обычай взаимопомощи (похара), сходный с русскими помочами (толоком).

Весь XIX век в Восточной Армении сохранялись традиции захватного землепользования. Так шло заселение Закавказья армянами, прибывавшими из Персии и Турции. По мере же нарастания дефицита земельных ресурсов усиливались тенденции уравнительности. Например, в Нахичеванской провинции армяне, выходцы из Персии, "селились небольшими группами родственных семейств где и как хотели, занимали столько земли, сколько каждое семейство считало нужным иметь. Когда население значительно возросло, землепользование от вольных запашек стало постепенно переходить к общинным ограничениям. <...> Скоро стал обнаруживаться контингент сравнительно малоземельных домохозяев, что повлекло к необходимости совершенно изменить обычай вольных заимок и формированию общинного землепользования, которое, наступая повсюду, успело прочно утвердиться. Начались переделы, хотя и весьма редкие"[1, с. 5].

Механизм трансформации крестьянской общины в этом случае подобен описанному А. Кауфманом процессу трансформации русской крестьянской общины в Сибири XIX века, который считался этим исследователем уникальным, чисто русским явлением. "Свободные, пустующие земли не могли стать предметом исключительного пользования одного лица, хотя община с давних пор не запрещала своим членам личным трудом превращать в пашню приглянувшиеся участки девственного клина. Расчищенная целина по праву первой распашки оставалась в пользовании расчистившего ее общинника. Однако он продолжал пользоваться ею лишь в течении двух-трех переделов, затем при новой разверстке она наравне с прочими землями включалась в состав общинных угодий, подлежащих переделу" [2, с. 46].

Во второй половине XIX века в большинстве районов Восточной Армении переделы происходили один раз в три - десять лет. Основной формой переделов была ампа-чаречная форма, довольно сложная, предполагавшая соотношение условного труда коллектива в 16 душ (ампа) с некоим установленным общим сходом наделом земли. Полная земельная ампа делилась на части в зависимости от реальных размеров семьи: "кисан" - половина, "чарек" - четвертушка. Так, семья из 12 человек получала три чарека, то есть три четверти полной ампы. Однако "в восьмидесятых годах XIX века по распоряжению губернского начальства в большинстве районов Восточной Армении был введен простой подушный передел земли, при котором каждая семья получала свою долю, соответствующую числу душ обоего пола в данном хозяйственном дворе." [2, с. 57]. Эта форма была легко принята армянскими крестьянами. Поощрявшийся же властями переход к подворному землепользованию происходил редко, армянские крестьяне продолжали сохранять общинные формы.

Это факт чрезвычайно интересный, поскольку тенденция развития армянской общины (так же как и в русской) вплоть до начала XX века была направлена на ее укрепление и усиление уравнительного начала в ней, тогда как в арабской, персидской, турецкой и курдской крестьянских общинах наблюдалась тенденция перехода к частной собственности на землю, и переделы производились реже [3].

У соседнего армянам христианского народа - грузин - общинная традиция была развита относительно слабо. Крестьянские общины встречались только в нескольких районах Грузии на государственных землях, но и там переделы были большой редкостью [4, с. 11].

Если говорить об отличии армянской общины от русской, то они относятся, прежде всего, к ее более сложному составу. Если в русской деревне выделяется двухчленная социальная структура - "семья - община", где авторитет общины сильнее авторитета семьи, то для армян, во-первых, авторитет семьи более значим, чем для русских, а во-вторых, между семьей и общиной стоит кровно-родственная группа - азг, что сближает армянскую общину с общинами других народов Ближнего и Среднего Востока, сохранившими значительные элементы патрономии. Азговые группы селились вместе, в рядом стоящих домах, и каждая деревня "делилась внутри себя на несколько кварталов, которые часто носили азгово-патрономический характер. В начале XX века в некоторых деревнях еще сохранилось соответствие отдельных кварталов поселения одному азгу" [1, с. 29]. Члены азга считались ближайшими родственниками, и браки между ними расценивались как нежелательные. "Старший в азге пользовался особым авторитетом. К его совету и помощи обращались члены азга при решении важнейших вопросов" [5, с. 19].

Второй отличительной чертой армянской общины по сравнению с русской, являлось то, что армяне почти не знали надобщинной структуры - земства в своем институциализированном виде. Если русский "мир" вплоть до XV века, а на Севере до XVII века, естественным образом входил в федерацию подобных же "миров" и Россия в целом воспринималась народом как "мир" в расширительном смысле этого слова (вне зависимости от того, соответствовало это реальности или нет), то в Армении ничего похожего существовать не могло уже в силу исторических причин. Однако то, что и в Армении "мир" обладал функциями, сходными с государственными, накладывало на сознание армян свой отпечаток.

В армянском народе, как и в русском, "мирской" дух выливался в народный этатизм. Этим объясняется тот факт, что армяне, еще в глубокой древности утратившие собственное государство, тосковали по государственности как таковой и обычно хорошо приживались в чужих империях (даже в Османской империи до середины XIX века они имели официальный титул "лояльного народа") и, если была возможность, чувствовали себя в них чуть ли не хозяевами. В этом же причина того, что армянское население в любой империи было довольно конфликтно, но не из стремления к сепаратизму (в чем их обычно подозревали), а по причине того, что армяне не ощущали себя в империи чуждым элементом, временными жителями, а стремились устроиться поудобнее, не только адаптироваться к чужим структурам, но и адаптировать эти структуры для себя и включиться в общий имперский процесс, как они его себе представляли. Поэтому конфликт армян с Российским государством был в чем-то аналогичен конфликту с Российским государством русского крестьянского "мира" и земства, борющихся за свои местные особенности. Как и у русских крестьян этот конфликт где-то в подсознании снимался внутренним этатизмом самих армян.

Армянская община, как и русская, относительно легко выносила социальный и экономический гнет, но отчаянно боролась с государством за свои местные особенности, за те прерогативы, которые, по мнению народа, входили в компетенцию "мира", как это и произошло в 1903 году. "По закону 12 июля царское правительство секуляризировало армянское церковное имущество, вследствие чего множество школ и культурных учреждений, содержавшихся за счет доходов от этого имущества, закрылось. Вслед за изданием закона во всех армянских населенных центрах стали проходить многочисленные собрания, на которых принимались решения ни в коем случае не соглашаться с законом и бороться с осуществлением его, даже если дело дойдет до вооруженных столкновений с правительством" [6, с. 13]. Так, в Аштараке, когда приемщики церковного имущества" вызвали сельского старейшину, потребовав ключи и документы, тот вместо ответа снял с шеи свою цепь, передал ее уездному начальнику и отказался от должности. <...> Крестьяне Ахалцихского уезда, числом около 10 тысяч, подписали петицию и отправились к католикосу, заявив: "Скорее умрем, чем допустим попрание наших прав".<...> Долго и упорно боролись крестьяне села Мару Лорийской дистанции Борчалинского уезда. Организатор движения здесь был заранее арестован, после чего 16 сентября 1903 года комиссия начала осуществлять прием церковного имущества. На помощь крестьянам из других сел Борчалинского уезда прибыло около 100 человек" [6, с. 124]. Эту борьбу можно в принципе назвать национально-освободительной, но она имела много черт, сближающих ее с крестьянской войной, войной земства с государством. На это указывает и тот факт, что, как только наступление Российского правительства на армянский крестьянский "мир" прекратилось, крестьян оставили в покое, тут же прекратилась и вся конфронтация, а армянские революционеры остались не у дел.

Армянский и русский этатизм имел еще и ту сходную черту, что народ вел себя как государство, брал на себя государственные функции. Так, в семидесятых годах XIX века русский народ осознал себя находящимся в состоянии войны с Турцией и в массовом порядке выступил в поход на Балканы в лице своих добровольцев, тогда как правительство всеми силами стремилось избежать войны и, по сути, было вынуждено народом признать войну официально. В русском народном восприятии парадигма "Москва - Третий Рим" относилась не к Российскому государству, а к русскому народу. Нечто подобное мы можем наблюдать и у армян. Во многих кризисных ситуациях армянский народ вел себя как государство. На это указывает, например, организованность действий армян в том же 1903 году, когда почти молниеносно во многих армянонаселенных пунктах начали действовать, в пику Российскому правительству, армянские национальные школы, армянские уездные суды и т. п. Это выражалось и в общенациональной заботе о просвещении, характерной для армян конца XIX века. "Какой-нибудь бедняк, занимавшийся всю жизнь переносом тяжестей и сколотивший своим тяжелым трудом несколько десятков рублей, завещает после своей смерти состояние на общество грамотности. Нечего и говорить, что их крезы жертвуют на подобное дело значительные суммы" [7, с. 97]. Со специфической государственностью армян было связано и обособленное положение армянской церкви. В литературе встречается даже мнение об армянской теократии, как о своеобразной форме армянской государственности [8, с. 8], хотя это явное преувеличение. Однако Эчмиадзинский патриархат "всегда имел какое-то магическое влияние на весь народ" [9, с. 35]. Но при этом особенно примечательно, что армянская церковь не просто стоит особняком от других Восточно-христианских Церквей, в силу того, что является монофизитской, но и потому, что в отличии от других, она приблизительно начиная с XVII века не имеет четкой богословской традиции. Чтобы установить, в чем именно состоит учение армянской церкви, нужно проделать серьезное историческое исследование, поскольку оно постепенно стало сводиться к общему духу обособленности и исключительности. И в этом смысле здесь может быть проведена параллель с русским раскольничьим богословием на тему Святой Руси, основным содержанием которого была именно обособленность русского народа и необходимость пуще глаза беречь свою инаковость. Именно такая мифологема Святой Руси в скрещивании с русским народным этатизмом, провоцируемым общинной практикой, и порождала в русском народе ощущение себя в качестве народа-государства, противостоящего официальному Российскому государству. Армянский народный этатизм, также провоцируемый общинной практикой, в наложении его на сознание своей религиозной обособленности и инаковости, порождал у армян самоощущение народа-государства и выражался, в частности в XIX веке, в мифологеме "Великой Армении", имеющей множество внеисторических, эсхатологических черт и в этом (только в этом) смысле сопоставимой с мифологемой Святой Руси.

Армянская крестьянская община на территории Закавказья была встроена как часть в общеимперское здание. Она состояла из государственных крестьян (86% армянских крестьян в Закавказье жили на казенных землях), не зависела от частных землевладельцев и была, по сути, посредником между государством и крестьянами. Государство до определенной степени ограничивало автономию "мира". Так, "после вынесения сельским сходом любых решений, они представлялись на рассмотрение государственно-административным органам, которые за собой оставляли право одобрить, утвердить или пересмотреть решение сельского схода. <...> При вынесении окончательного решения община зависела от государства" [2, с. 93].

Однако по утверждению исследователя армянской общины XIX века С. Егиазарова, армянская деревенская община была достаточно автономна, и ее экономическая жизнь оставалась свободной от вмешательства центральных властей [10, с. 481]. И "если утрата автономности армянской сельской общины начиналась с социально-административных изменений в общественном землевладении и общинном управлении, поскольку именно они первые попадали под воздействие бюрократическо-фиксальной системы царского правительства, то сфера духовной жизни крестьян и их быта были затронуты этим воздействием в меньшей степени. Именно в этой области община продолжала сохранять свою относительную автономию и жизнеспособность, что наглядно проявлялось, в частности, в устойчивости и сохранности общинных обычаев" [2, с. 112].

Армянская община, в отличие от русской, для которой конфликт с Российским государством был внутренним, в течение столетий находилась в открытой конфронтации с внешним миром. Исследовательница армянской общины М. Акопян подчеркивала "роль сельских общин как основной локальной формы этнополитической организации в борьбе армян против чужеземных угнетателей" [2, с. 22]. Сама структура крестьянского поселения отражала постоянную готовность армян к обороне. "Окружная черта селения являлась обыкновенно в виде неправильной кругообразной и эллипсообразной линии, так, что все деревни Эриванской губернии составляли крепкие тактические пункты, представляющие величайшее удобство для обороны" [11, с. 484].

В целях обороны широко применялась кучевая и слитная застройка. В домах, построенных вплотную друг к другу "делались специальные окошечки - акнаты, через которые можно было передавать оружие и, в случае острой необходимости, переходить из дома в дом" [12, с. 11].

Мы говорим сейчас о внешнем выражении готовности к обороне. Структура внутриобщинных связей также была приспособлена к тому, чтобы нейтрализовать последствия агрессивности внешней среды. В этом смысле показателен способ адаптации в общине беженцев из других культурно-этнографических зон Армении. Переселенцы допускались в состав уже сложившейся общины, причем разрешение на поселение давала вся община в целом, и оно юридически подтверждалось решением сельского схода хозяев во главе со старостой (области Айрарат, Арагацотн, Ширак, Вайоцдзор). При этом "сельская община со смешанным населением в основном делились на две части: в одной проживали старожилы, а в другой переселенцы" [2, с. 25]. В таких общинах "наблюдалось стремление к замкнутости, особенно выражавшееся в регулировании брачно-семейных отношений" [13, с. 118]. Оно сохранилось чуть не до сегодняшнего дня. Так, село Айкаван Ахурянского района (Ширак) "разделено ручейком на два квартала, причем в одном живут переселенцы из Западной Армении периода Первой мировой войны, а в другом - местные жители (хотя последние тоже в свою очередь были выходцами из Западной Армении в тридцатых годах ХIХ века). <...> До конца пятидесятых годов многие крестьяне из этих двух кварталов избегали установления кумовских отношений друг с другом, причем более консервативными являются переселенцы" [2, с. 29]. Таким образом, сами структуры смешанной общины препятствовали перемешиванию различных субэтнических культур, что могло бы вызвать некоторые кризисные явления традиционного сознания. В результате беженцы и на новом месте сохраняли свою микросреду, чем в значительной мере нейтрализовывали негативные последствия внешнего давления на общину.

Таким образом, для армянских крестьян существование в условиях постоянного давления извне представляло собой практически нормальное состояние. В доказательство этого можно привести тот факт, что ослабление такого давления до некоей критической точки расшатывало традиционное сознание армянских крестьян. Так, спокойно жившие в ХIХ веке среди грузин в Тифлисской губернии армяне быстро начинали растрачивать черты своей индивидуальности. "Не нашлось бы и трети из проживающих тогда в Тифлисе армян, которые говорили бы на своем родном языке. <...> Владеющие армянским языком, почему-то воздерживались говорить на нем, предпочитая ему грузинский, а иногда - русский. Аналогичное явление наблюдалось во всей Тифлисской губернии, где обезличивание армянской нации принимало такой оборот, что армянские священники, большинство которых нужно признать заядлыми патриотами, вынуждены были произносить в церкви проповеди на грузинском языке, потому что все армяне разучились даже понимать сказанное на своем языке. В некоторых селениях, например, Мухрари, армяне почти смешались с грузинским населением, усвоив их нравы, обычаи, язык. Если бы дело продолжалось так же далее, то через одно-два поколения они не отличались бы от грузин и в отношении религии, потому что нередко для исполнения церковных треб обращались к православному священ-нику. Этому в немалой степени способствовали также смешанные браки" [7, с. 99]. Но стоило только армянам почувствовать давление на себя со стороны русской администрации, как картина тут же меня-ется. "Все без исключения армяне говорят теперь на своем родном языке, следят за политикой и т. п." [7, с. 100].

Таким образом, внутренняя конфликтность сознания армян как бы экстериоризирована и может быть представлена в качестве конфликта между армянами и внешним миром, тогда как у русских конфликтность по преимуществу интериоризирована, это внутренняя конфликтность. Мы не имеем в виду, что у армян внутренняя конфликтность отсутствует, она в иные моменты истории может быть очень высока, но она ситуативна и связана, главным образом, с различными формами выражения конфликтности по отношению к миру. Можно сказать, что внешняя конфликтность определяет внутреннюю. Можно продолжать дальше и найти внутренний источник повышенной внешней конфликтности, но это уже выходит за рамки нашей темы. Для нас существенно то, что внутри армянского народа нельзя выделить внутриэтнические группы - постоянные носительницы конфликтующих между собой внутренних альтернатив, что является результатом экстериоризации конфликта. Конфликтующие альтернативы проявляют себя в конкретных кризисных ситуациях, распределяясь внутри этноса довольно прихотливым образом; они во многом реактивны, то есть заданы поиском адекватного поведения народа (народа-государства) по отношению к внешнему миру, но не могут быть сведены к постоянной борьбе внутри нарда противоположных начал (что мы можем наблюдать у русских).

Поэтому у армян нет опыта затяжной внутриэтнической войны - проходящей через поколения. Принадлежность к той или иной из внутренних альтернатив не фиксирована самой внутриэтнической структурой. Она либо ситуативна и определена тактикой адаптации, либо является свободным выбором человека. Принадлежность к той или иной ценностной ориентации в армянском этносе принципиально ненаказуема (нерепрессируема обществом), наказуемы действия, нарушающие баланс экстериоризированной конфликтности, то есть сопротивление принятому народом-государством действию по отношению к внешнему миру. Это иллюстрирует эпизод из романа Хачика Даштенца "Зов пахаря". Уполномоченный из города, большевик, говорит с бывшим гайдуком, ныне крестьянином, как с враждебным элементом. Тот отвечает в свое оправдание: " - Ну-ка, скажи, посмотрим, что я такое сделал против армян или урусов [русских - прим. С.Л.]..." - "Против армян или урусов ничего не сделал, но против коммунизма действовал" [14, с. 359].

Бывший гайдук по сути говорит: "Я не делал ничего, вредящего моему народу или покровителям моего народа - русским". Можно представить себе, что русский крестьянин никогда не сказал бы: "Я ничем не вредил русским", - поскольку единого понятия "русских" в его сознании нет. Русские издревле расколоты на противостоящие друг другу различные внутриэтнические группы с разной ценностной ориентацией. С другой стороны, если бы вдруг русский крестьянин такое сказал, то русский уполномоченный, будучи носителем явно выраженной иной внутренней альтернативы, с этим бы не согласился. Для него придерживаться иной ценностной ориентации - это и означает вредить русским вообще. Вне его ценностной системы все враги. Армянский же уполномоченный соглашается, что гайдук не вредит армянам как таковым, но отвечает ему: "Ты мешаешь принятой нами сейчас адаптивной схеме. Мы принимаем в данный момент идеологию коммунизма, иначе не выживем. Если ты будешь этому мешать, ты погибнешь".

И гайдук по-своему принимает этот аргумент, он не сопротивляется активно. " ... Истро стрелял в воздух. Он не хотел никого убивать. Здесь все были армяне" [14, с. 351].

Мы наблюдаем в данном случае не победу одной из внутренних альтернатив (что в эти годы происходило у русских), а принятие адаптивного способа действия. Собственные ценности при это опускаются на дно.

Таким образом, в Армении не существовало внутриэтнической причины разрушения общины, то есть община не разрушала себя сама, что происходило в России. Внутренняя конфликтность общины в России провоцировала постоянные внутренние срывы, выражающиеся в постоянных крестьянских бунтах и войнах. Внешняя конфликтность армянской общины вела к ее консервации.

Социальные условия, в которых находились русская крестьянская община в Центральной России и армянская община в Закавказье на рубеже веков в общем были сходны. В Закавказье в это время формируются промышленные центры - Тифлис и, в особенности, Баку с его нефтепромыслами, оттягивавшими из армянских деревень значи-тельную часть рабочей силы. Так, из Нагорного Карабаха шел постоянный отток населения в Баку. "Почти нет дома в Нагорном Карабахе, который не посылал бы хотя бы одного своего члена на заработки" [15, с. 36]. По данным Эриванского губернатора, "в 1899 году из губернии в разные города выехали 10.000 крестьян, в 1903 году уже 13.400 крестьян, а в 1912 году число отходников [из одного только] Зангезура - 9.800, из Севана 5.500. <...> Из Даралагара ушли лишь в 1903 году 53% трудового населения" [16, с. 45 - 46].

Однако в селах Карабаха влияние города "сказывалось в книгах, в стенных часах, в фотографических карточках и т. п., влияние города чувствовалось также в одежде, разговорах и новых потребностях. Летом в деревне можно встретить много людей с высшим образованием, много студентов, приезжающих к себе в деревню отдохнуть" [15, с. 36]. Но разрушения традиционного сознания не происходит. "Культурное влияние, которое оказывает город на деревню, не идет дальше отмеченного" [15, с. 37]. Это в то самое время, когда в России отток крестьян в крупные промышленные центры вызывал, по единогласному свидетельству современников, катастрофические для деревни последствия, разрушая основы общественной морали.

Не избежала армянская деревня и революционной пропаганды. Она, казалось бы, была направлена против основных ценностей армянского крестьянства. Армянский большевик С. Спандарян, утверждавший, что "настоящий момент повелительно требует направить деревню к революции" [17, с. 49], учил, что социал-демократ должен объяснять "буржуазную сущность идей "трудового крестьянства", "армян-христиан" и других чисто националистических лозунгов" [17, с. 53]. И, хотя армяне составляли значительный процент большевиков в Закавказье и не пренебрегали работой в армянской деревне, армянское население почти не революционизировалось. После выступления 1903 года, когда Российское правительство вмешалось именно во внутренние дела крестьянского "мира", в Восточной Армении больше не было крестьянских выступлений, и все формы выражения крестьянского недовольства ограничивались подачей "жалоб и протестов на имя мирских посредников, представителей губернской и уездной администрации, наместника Кавказского" [6, с. 13]. В самых крайних случаях крестьяне отказывались от уплаты денежных податей.

Распад общинных структур был форсирован только в Советский период. Причем остатки азговых отношений существовали и в первые годы Советской власти. Бригады в деревнях зачастую "составляли из людей, принадлежащих к одному и тому же азгу" [2, с. 42]. А как отмечают современные исследователи, "в сельской среде у армян до сих пор придерживаются родственных связей, характерных для большой семейной общины" [13, с. 82]. И мы сами в 1989 году имели возможность зафиксировать в крестьянской среде такой архаичный обычай как избегание (с. Лернакерт Артикского р-на).

Прямое и целенаправленное воздействие на общину в Советский период, естественно, приводило к ее деструкции. Однако в ряде районов, например в Нагорном Карабахе, крестьянский "мир" пережил даже период коллективизации (когда размеры каждого колхоза совпадали с размерами одной деревенской общины) и распад общинных структур начался лишь в пятидесятые годы, в период укрупнения хозяйств. Однако определенные черты общинного духа проявляют себя и поныне, особенно в горных районах Армении. Дальнейшую судьбу общины покажет время. Один момент заслуживает здесь особого внимания. Армянский крестьянский "мир", если он возродится, будет существовать в рамках армянского государства. Возникнет ли оппозиция община - государство? Как в рамках Армянской республики, маленькой страны, находящейся в регионе повышенной геополитической активности различных мировых сил, будет проявлять себя армянский народный этатизм?

Список цитируемой литературы

1. Сегаль И. Л. Крестьянское землевладение в Закавказье. Тифлис: т-фия К. П. Козловского, 1912.

2. Акопян М. В. Сельская община в Восточной Армении во второй половине ХIХ - начале ХХ веков. Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1988.

3. Давыдов А. Д. Сельская община и патронимия в странах Ближнего и Среднего Востока. М.: Наука, 1979.

4. Геладзе Т. Ш. Формы коллективного труда в земледелии в Восточной Грузии. Тбилиси: Мецниереба, 1987.

5. Карапетян Э. Т. Родственная группа "азг" у армян. Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1966.

6. Крестьянские движения в Армении. Составитель В. Ристуни. Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1948.

7. Канадпев И. В. Очерки Закавказской жизни. СПб.: тип-фия А. Е. Колпынского, 1902.

8. Н. М. Грузино-армянские претензии и Закавказская рево-люция. Киев: т-фия С. В. Кульженко, 1906.

9. Гакстгаузен А. фон. Закавказский край. СПб.: тип-фия тов-ва "Общественная польза", 1857.

10. Егиазаров С. А. Исследование по истории учреждений в Закавказье. Сельская община. Ч. 1. Казань: губернск. тип-фия, 1889.

11. Шопен И. Исторический памятник состояния Армянской области в эпоху присоединения ее к Российской империи. СПб.: тип-фия Академии Наук, 1852.

12. Культура жизнеобеспечения и этнос. Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1983.

13. Тер-Саркисянц А. Е. Современная семья у армян. М.: Наука, 1972.

14. Даштенц Х. Зов пахаря. Ереван: Советакан грох, 1986.

15. Кочарян Г. А. Нагорный Карабах. Баку: общ-во обследования и изучения Азербайджана, 1925.

16. Арутюнян А. М. Революционное движение в Армении 1905 - 1907 годов. Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1973.

17. Спандарян С. Наша работа в деревне. В кн.: Революционное движение в Армении в 1905 - 1907 годах. Сборник документов и материалов. Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1955.